Иван Калита

Когда Илейка очнулся, его первым ощущением была тишина — такая глубокая, что от нее становилось больно ушам. Воистину мертвая тишина... Только вороний грай и хлопанье многих крыльев бесцеремонно и суетливо вторгались в это царство всепоглощающего безмолвия, но разве это можно было сравнить с шумом жестокой битвы, казалось, до сих пор гудевшей в его мозгу! Впрочем, причиной этого гуда, скорее всего, была тупая, ноющая боль, будто стиснувшая затылок Илейки железными щипцами. Высвободив занемевшую руку из-под чьего-то придавившего ее тела, Илейка несколько раз встряхнул ею, пока не почувствовал, как теплая струя крови с приятным покалыванием снова побежала по жилам, и стянул с головы нещадно давивший на нее, как ему казалось, шелом. Скупое дуновение морозного ветра оказалось целительным — боль сразу ослабла. Илейка приподнял голову и огляделся. Ему сделалось жутко. Все пространство, доступное его взгляду, было завалено мертвыми телами. Воины, еще недавно искавшие смерти друг друга, лежали, тесно прижавшись один к другому, подчас переплетясь телами, точно уснувшие после безумной ночи любовники.

Морщась от боли, Илейка медленно поднялся. Вдалеке несколько ратников осторожно, стараясь не споткнуться о мертвецов, несли на плечах окровавленное тело воина в богатом одеянии. Пошатываясь, Илейка поднял руку и крикнул. Жалок и бессилен был этот приглушенный, изнемогающий от слабости крик, но воины его услышали. Вздрогнув от неожиданности, они как один повернули головы к Илейке, но тут не стихавшая до конца ни на миг боль в затылке, как внезапно взъярившийся зверь, с новой силой вгрызлась в его измученную, истощенную усилием плоть, и Илейка опять потерял сознание.

В себя он пришел в какой-то темной клети, до отказа заполненной людьми, лежавшими и сидевшими на колкой сухой соломе, похрустывавшей при каждом их движении. Некоторые стонали. Белый холодный свет угасавшего зимнего дня скудно сочился сквозь муть бычьих пузырей, которыми были затянуты два крохотных окошка, серебряными заплатами лежал на бревенчатых ребрах противоположной стены.

— Что, робя, — мрачно обратился к разлепившему тяжелые веки Илейке сидевший напротив высокий человек с обвязанным тряпицей глазом, — крепко прижали нам хвост, а? Да-а, не ждали мы такой беды, что и говорить.

— Это у тебя-то беда? — презрительно отозвался звонкий голос с другого конца клети. — Ты-то, почитай, цел остался — ока токмо лишился, а вот у них, тех, кто там лежит, да у тех, кто их дома дожидается, и впрямь беда — черная, неизбывная.

— Да нечто я о себе токмо? — обиженно возразил одноглазый. — Вся земля наша срам какой поимела!

— Да уж, что и говорить! — вздохнул кто-то. Снова наступило молчание.

На следующий день, предав земле тела убитых с обеих сторон, тверское войско двинулось в обратный путь. Целый месяц пленные московские ратники провели в порубах Тверского кремля, ожидая, когда за них внесут откуп. Тех же, за кого заплатить было некому — таких оказалось подавляющее большинство, — по истечении этого срока продали как холопов. Илейка достался одному из ближних княжеских бояр, который определил его ратаем в свою отчину Горнчарово, располагавшуюся в Кашинском уезде, на самом берегу Волги.

ГЛАВА 4

1

И все-таки Юрию повезло: подобно менее удачливому Борису, он тоже мог бы оказаться в плену, и тогда его княжение завершилось бы самым плачевным образом — Михаил не простил бы ему разорения своих южных пределов. Но Юрий счастливо избежал этой участи, буквально в последний миг вырвавшись с горсткой верных слуг из смыкавшегося вокруг него кольца стремительно наступающих тверичей. Правда, он проиграл важнейшую битву и потерял почти все войско, но Юрия это беспокоило мало: уж чем-чем, а людьми его владения богаты. На Москве, конечно, второй рати не собрать, но ведь есть еще Новгород. Туда-то прямо из-под Бортенева и поскакал неугомонный московский князь. В Новгороде Юрию сопутствовал успех: следуя своему неизменному убеждению, что далекая Москва, к тому же ослабленная теперь тяжелым поражением, таит меньше опасности для новгородской вольности, чем соседняя Тверь, золотые пояса не отказали своему князю в поддержке. Не только новгородцы, но и псковичи, и володимерцы, ведомые своим князем Давыдом, собрались под потрепанным и запятнанным бесславьем стягом Юрия. Встреча двух ратей произошла на Волге, у Синеевского брода. Однако Юрий, получивший под Бортеневом хороший урок, лишился изрядной доли своей самонадеянности и уже не рвался очертя голову в бой. Поэтому он, хотя и не без колебаний, согласился на предложение Михаила об очной встрече, которая состоялась на одном из небольших волжских островов, на котором для этой цели был разбит шатер. При виде племянника тверской князь не смог сдержать досады:

— И чего тебе, братаниче, все неймется? Аль тесна для нас двоих земля, что мы никак ужиться на ней не можем? Доколе же людской крови литься за наше любочестие?

Под суровым, взыскующим взглядом дяди Юрий невольно опустил глаза.