Иван Калита

Когда пороки приблизились к стене на расстояние полета стрелы, свей, дотоле подчеркнуто безучастно наблюдавшие в щербины бойниц за происходившим внизу, натянули луки, и несколько стрел, просвистев короткую воинственную песнь, с раздраженным дребезжанием цепко впились в деревянные кости рукотворных чудовищ, защитивших проворно — сказался навык — укрывшихся под ними ратников. Подкатив к стене вплотную, воины с протяжными криками натянули ползуны, и вскоре мощные глухие удары, похожие на долгий перекат грома, с остервенением обрушились на сложенную из огромных камней грудь крепостной стены. Но все усилия осаждавших были напрасны: прошло уже много времени, а в стене не возникло не только дыры, но даже небольшой трещины; только мелкий щебень отлетал от ее неровной необработанной поверхности, точно презрительные плевки, которые надменная свейская твердыня посылала домогавшимся ее врагам. Наконец Юрий велел дать знак об отходе. Свей на стенах провожали противника торжествующими криками и улюлюканьем, но это была не самая большая неприятность, уготованная в тот день новгородскому войску. Ворота крепости неожиданно распахнулись, и из них выплеснулся конный отряд человек в пятьсот, который яростно ударил в тыл новгородцам. Русских под стенами было даже больше, и свей явно рассчитывали на внезапность. Но их надежды не сбылись: стойко встретив врага, новгородские ратники после короткой, но ожесточенной схватки обратили противника в бегство, взяв до полусотни пленных. Но Юрия, удрученного долгой и безуспешной осадой, этот малый успех не вдохновил.

— Все, завтра идем восвояси, — пряча душившую его досаду за нарочитым устало-равнодушным тоном, сказал великий князь. — Эдак можно хоть год простоять, токмо время потеряем.

— А с этим что — в Новгород поведем аль на откуп отдадим? — спросил один из новгородских воевод, указывая пальцем на небольшую толпу тревожно переминавшихся с ноги на ногу свеев.

— Всех повесить, — коротко распорядился разворачивавший коня Юрий и, обернувшись, добавил, махнув плетью в сторону замка: — Да так, чтоб оттуда было добро видать.

2

Когда до Новагорода оставалось поприщ пятьдесят, Юрий велел войску замедлить ход, ибо хотел въехать в город после наступления темноты. Без славы возвращался князь из похода, и для его гордой, самолюбивой души не могло быть сейчас ничего страшнее, чем поймать укоризненный или, того хуже, насмешливый взгляд какого-нибудь горожанина. По обычаю, вся челядь, несмотря на поздний час, встречала князя у крыльца его хором. Усталость и отвратительное расположение духа не притупили природную наблюдательность Юрия: он сразу заметил, что многие слуги держат себя как-то неестественно и избегают смотреть своему господину в глаза. «Боятся, что зло на них срывать стану, — усмехнулся про себя Юрий. — Ну-ну, пускай боятся, тем прилежнее будут».

— А что Афанасий, почивает уже? — спросил князь ключника Ефима, поднимаясь по недавно обновленным, крепким, не издающим ни малейшего скрипа ступеням на крыльцо. — Разбудите, я желаю сей же час обнять его.

Ефим страшно смутился и отвел глаза куда-то в сторону, точно надеясь увидеть там что-то, что послужит ему поддержкой в предстоящем объяснении с князем.

— Афанасий Данилыч по божьей воле преставился на предминувшей седмице, — деревянным отрывистым голосом проговорил ключник и перевел дух, как человек, сбросивший с себя тяжелую ношу.

Юрий замер с занесенной на верхнюю ступень ногой, потом неловко плюхнул ее всей подошвой вниз и обвел растерянным взглядом присутствующих.

— Преставился? — недоуменно повторил он и, будто очнувшись, в бешенстве схватил Ефима за грудки.

— Почто мне знать не дали?! — дико закричал он, яростно тряся побелевшего от страха старика, в чем не было ровно никакой необходимости, ибо тот и без того дрожал всем телом. — Почто с братом не дали проститься?!

— Не наша то вина, господине, истинный крест, не наша, — испуганно бормотал старик, судорожно, со всхлипом, заглатывая воздух трясущимися губами. — Мы отрядили было гонца, да от господы вышло повеленье воротить обратно: негоже, сказывали, абы рать хоть на краткое время без головы оставалась.

— Господа?! — с ненавистью прошипел Юрий, отпуская старика, который, часто крестясь и что-то бормоча, поспешил отойти в сторону. — Покажу же я этим толстобрюхим! Токмо о себе и думают, точно князь у них наймит бесправный! Дорого им сие обойдется, клянусь богом! Глупцы! Им невдомек, что коли бы я сведал об Афанасье под Выбором, я бы хоть все войско положил, а разнес бы сей проклятый город по камешку, в память брата своего! Где погребли Афанасья? — помолчав, более спокойным тоном спросил Юрий.

— У святого Спаса на Городище, — слабым голосом ответил Ефим, еще не оправившийся от пережитого потрясения.

— Я сей же час туда, — решительно заявил Юрий и стал спускаться по лестнице.

— Изволь обождать, княже, — раздался сверху чей-то спокойный низкий голос. Повернувшись, Юрий увидел стоявшего на крыльце боярина Федора Твердиславича, которого он, уезжая из Володимери, оставил там на хозяйстве.