Иван Калита

— Ты здесь, Федько? — удивленно спросил Юрий. — Что случилось?

— Для тебя есть вести, княже, — с каким-то странным оттенком в голосе сказал боярин, спускаясь к князю.

— Вот как?! И что же это за вести? Ужели Тверь провалилась в тартарары вместе со всем Михайловым выводком? — с усмешкой спросил Юрий. — Сие было бы теперь весьма кстати, а то в последнее время я получаю одни худые вести.

— Цесарь Азбяк прислал двух послов, — начал Федор. — Один, нарицаемый Ахмыл, приехал с Иваном Данилычем, якобы для наведения порядка. Ну, что за порядок он навел и в чем был беспорядок, мы так и не уразумели, а токмо Ярославль он спалил и людишек положил немало. Такие вот дела.

— Пустое! — равнодушно махнул рукой Юрий. — Ну недосчитаюсь я летось дани с переяславцев, что за беда? В великом княженье, поди, и иные города имеются, с них и возьму недостачу.

— Другой же посол, именем Севенч-Буга, — продолжал Федор Твердиславич, и голос его стал жестче, — топерь в Володимери, где готовится возвести на великий стол Димитрия Михайлыча, который только что исхлопотал ярлык в Орде.

Даже медведица, у которой только что отобрали единственного медвежонка, не смогла бы издать такой свирепый и одновременно жалкий вопль, который вырвался из груди князя при этом известии. Юрий обхватил руками голову и долго со стоном раскачивался из стороны в сторону, как пьяный. Когда он отнял руки, лицо его было обезображено гневом и страданием.

— У-у, змея! — прорычал князь, оскалив зубы в бессильной ярости. — Чтоб ему в аду гореть, проклятому! Ловко же он меня провел, прямо яко младенца! И крест не убоялся поцеловать, ехиднино отребье! О-о! Ми-хайло! — резко обратился Юрий к боярину Михаилу Белеутовичу, бывшему своего рода полномочным представителем верхушки Новагорода при князе, через которого осуществлялись все их сношения. — Завтра чуть свет все триста золотых поясов должны быть в гриднице. Князь желает с ними говорить. И передай: неявку буду почитать за измену.

3

Как ненавидел Юрий эту огромную, богато изукрашенную золотом палату новгородского Детинца, где проходили его встречи с тремястами золотыми поясами — знатнейшими и богатейшими жителями Новгорода, державшими в своих руках все нити влияния и управления могущественной торговой империей! В сущности, Золотая палата не так уж сильно отличалась от других подобных палат, где доводилось заседать Юрию — в Москве и Володимери, — те же высокие сводчатые потолки, то же княжеское кресло посередине, те же длинные застеленные парчой и бархатом деревянные лавки вдоль стен (разве что московская заметно уступала здешней размерами и богатством отделки), но сюда Юрий неизменно входил с совершенно иным чувством. Если в Москве и Володимери он имел Дело со своими служилыми боярами, во всем покорными его воле, то глядя на круглые, исполненные надменности и самодовольства лица новгородской господы, он понимал, что главные здесь они, а он, князь, выступает перед ними не как властитель, а как жалкий челобитчик, которого могли уважить, но которому могли и отказать, а то и попросту указать от себя путь. Нет, нелегкое это дело — быть новгородским князем! Лаком сей кус, да горло дерет крепко, того и гляди подавишься. Но другого выхода у Юрия не было, и утром следующего дня князь, с бледным от бессонной ночи лицом, со зловеще притаившимися под глазами черными тенями, стоял перед украдкой зевающими спросонья золотыми поясами и старался придать своему рвущемуся от злости и волнения голосу как можно больше убедительности.

— Позвал я вас, честные господа, вот за каким делом, — глухо начал Юрий, обводя сумрачным взглядом многочисленное собрание. — Вы, верно, уже сведали, что князь Димитрий Михайлыч, аки последний вор и клятвопреступник, порушил ряд, промеж нами положенный, и домогался в Орде великого княженья. К сожалению, в том преуспел...

— Нам про то ведомо, — перебил князя посадник Данила, — токмо Новугороду до того дела нету. Мы люди мирные, в чужие распри соваться не любим и желаем, дабы и к нам относились такоже.

— Истину ли глаголеши, боярин? — смиренно возразил Юрий. — Прибудет ли Новугороду чести от того, что с его князем обошлись бесчестным образом, а злодея не постигла кара, достойная коварного клятвопреступника? Не должно ли вам поддержать меня в сей трудный час?

— Чего же ты хочешь? — спросил Данила.

— Известно чего — войска! — воскликнул Юрий. — Дайте мне рать, и, клянусь, я навсегда выбью из Димитриевой головы мечты о великом княженье!

— Во-от оно что! — почти не тая насмешки, протянул Данила. — Стало быть, разом и с Ордой, и с Тверью рассорить нас желаешь? Тяжко на такое дело решиться! Супротив хановой воли пойти — это тебе не шутка. От татарских ратей господь нас доселе миловал, но зачем же гусей дразнить? А через Тверскую землю к нам хлеб идет. Мы, чай, еще не запамятовали, как новгородцы едва не перемерли с голоду, когда покойный князь Михайло Ярославич велел перекрыть дороги для хлебных обозов? Желаешь, абы снова нам такоже было?