Иван Калита

- Прости, княже, я давно думал о сём и не то скажу, что хочешь ты слышать от меня, а иное. - Он вновь приодержался и, утупив очи, вздохнул и чуть с дрожью и страстью заговорил: - Понуждение вкупе с изобилием товаров иноземных не сотворяют блага стране. Забота о добром мастере угоднее Господу. Но и тут вопросить должно: а сколь тех, кто от щедрот мастера того будет втуне вкушати еству и питие? Благоденствие страны зависит не от серебра, войска и ратного талана - хоть нужны и серебро, и рати, и талан! Не от обилия товаров в анбарах - хоть и надобно обилие! А от того, первое, сколько людей работают и сколько - втуне едят. Сиречь: чем больше работников в народе и чем меньше втуне едящих, тем благоденственнее земля. И второе: от того ещё, насколько люди народа искусны в ремесле своём. Могут и все быти тружающие, но, яко неции дикие лопь и югра и прочая самоядь, у коих токмо охота да олени, - останут всё одно беднее иных языков и не возмогут одержати великой страны. Но, яко в Новгороде Великом, егда кажный прехитр в реместве своём, и кузнечном, и златокузнечном, и шорном, и каменном, и древодели изрядные, и швецы, и лодейники, и иконники, и прочая многая - тогда истинно богата земля, и сильна вельми, и способна к одержанию власти великой! В сём - истина и суть всего.

Иван слушал удивлённо. Когда тот стих, подумал было, промолчав, вернуться к уставу градскому, но не выдержал:

- А как же мыслишь ты тогда сей труд, коим ты днесь заботен, и труд учителя, и воина, и князя, и боярина, что не пашет, и не сеет, и не сбирает в житницы? Стало, чем меньше всех нас, тем лучше для страны?

- Почто ты так, княже! - с обидою отмолвил книгочей. - Разве возможна страна без воина, без управителя рачительного, коим боярин себя являет, без мниха, наставника духовного, и без главы - безо князя? Кажный свою лепту вносит и свой труд творит для языка своего! Но и всякий таковой труд такожде может быть успешен или плох сугубо! Воину потребно побеждать на ратях; мниху пристойно беспорочное житие, молитва, пост и знание книжное, паче же всего - совокупление духа божия в себе; боярину - умное береженье и таковое управление, дабы не возроптали и земледелец, и ремесленник, и гость торговый; купцу надлежит везти товар из земли в землю, а не наживатися на нехватке… Тунеядцы суть - кто труда своего не творит: лихоимцы, мздоимцы, лиходеи, судьи неправые, воины трусливые и неумелые, такожде и леностный пахарь и ремественник неискусный - всякий, кто не при деле своём, трутень есть!

Иван вздохнул и тут уже не возразил ничего, только поглядел благодарно. И тот понял немое одобрение князя, зарозовел ликом и, утупив очи, начал честь очередную статью - о сроках, колико потребно ждати на пустом месте градском. «До двадцати лет. Аще ли и тогда владелец не явит себя, отдати надлежит место то другому».

- Сего срока довольно. За двадесяти летов всяко или объявит себя, или уже умрёт, или в ином мести обретёт отчину! - сказал он. И оба, думая об одном и том же, согласно склонили головы. Работа продолжалась.

Иван мыслил вернуться к «Уставу градскому» и вечером, но не сумел - закрутили дела. Посему был резок и неприлепо (покаял потом) ответствовал игумену о закладке храма. Поостыв, вызвал старшего посельского, с коим надлежало обсудить задуманную Иваном мену сел: Окатьевой слободы под Москвою на княжеское село на Пахре.

- Окатию невыгодно покажет, придать ежели… - осторожно ответствовал посельский. Обсудили, что следует придать. Уже совсем было отпуская посельского, Иван спросил будто бы мимоходом:

- А как, убеглые смерды идут к Твери?

- Правду сказать, идут, князь-батюшка! - ответствовал тот сокрушённо.

- Осаживаю, конешно, иных…

- Осаживать нельзя, - перебил Иван, - надо добром. Сами бы приходили, как в Тверь!

- А тогда тово, Иван Данилыч, леготу надоть! - возразил посельский.

- Леготу? - переспросил Иван.

- Без даней, без кормов, наездов, безо всего - слободу, одним словом. Года на три, а то и на пять… На десять-то тяжеленько… Тогда осядут и у нас!

- На десять и давай! - примолвил Иван, как о решённом.

- Чегой-то? - не понял посельский.

- На десять летов, говорю, давай леготу! Пущай, яко во Тверь… Грамоту седни изготовлю!

Отпустив посельского, Иван опять задумался о митрополите. Всё было неясно, неверно, зыбко до сей поры! Землю Феогносту мог дать и Гедимин в Литве, а тогда… И он вновь вздохнул о покойном Петре. Да, был бы жив Пётр! Как тогда ходили к нему с крестником! Крестник нынче стал какой-то бесполезный для дела. Далёкий и словно бы чужой. Или он сам виноват? Где-то не хватило любви, заботы, понимания… А ведь ещё Пётр рёк об Алексии: «Не упусти!» Надо будет вновь потолковать с ним, показать митрополиту, что ли?! Свой ведь, до конца свой! Быть может, когда-нибудь… Ну, да об этом рано и думать! Довольно, ежели на склоне лет станет епископом! [9]

Сын заглянул в покой, спросил с опрятством:

- Матушка заботна, ужинать с нами?

- Сёмушка! - позвал Иван. Мальчик тотчас, быстро и пылко, приник к плечу родителя. Иван огладил сыновьи кудри, помедлил, примолвил ласково: