Иван Калита

- Дак не без дела, тово! - словно отбрасывая что от себя, отмолвил Мина. - А только робяты злы, кого хошь теперича разнесут! Я с тем к тебе послан, воевода! - продолжал Мина грозно, кладя кулаки на стол. - Серебро штоб, не то - головы наши! И, смекаю, не то чтобы выход царёв, а сколь чего Данилыч в Орде раскидал, дак - вдвое теперича!

Он задохнулся, умолк, и молча - текли мгновения - оба, в колеблемом свечном пламени, бросающем долгие тени на тёсаные стены хоромины, утупив очи в тусклое олово чеканного кувшина с мёдом, сопя и вздыхая, думали, не думали даже - ждали, что из них скажет другой? И Мина, отпив опять и поморщась от кислоты пития, изрёк первый:

- Мыслю градские вороты перенять нынче же, в ночь! А из утра - шерстить всех поряду!

- Крови б не было - пробормотал Кочева, исподлобья озрев сурового помощника своего. Сам подумал: как и не быть крови, а и без крови как?

- Пущай! - отозвался Мина. - Нам што кровь! (И опять воспомнились ему те, на Москве, на Болоте.)

- А Аверкий твой, - протянул он, с прежним прищуром глядя в глаза Кочеве, - Михайлу Ярославича забыть не может! Дак потому! Вишь, и опосле погрома Твери не прочнулись! Не сведали, чья сила теперь! - Он опять охаписто сжал кулак, будто погрозив кому-то незримому, и довершил: - Чуток ищо молодцы покимарят, а там и почну будить. Подкинешь кметей?

- Бери, что ж… - отозвался, пряча глаза, Кочева. - Но, коли что… Твоя голова в ответе!

- Оба мы головами вержем, Василий! - возразил Мина неуступчиво. - Данилыч кровь простит… Коли с умом! А серебра… Серебра не простит, николи!

И - принялся за кувшин. Корявым, привычным больше к оружию, пальцем надавив на отжим, поднял узорную крышку, плеснул в чары себе и хозяину. Молча выпили. Баять было и не о чем теперь.

- Тута соснёшь? - спросил Кочева Мину. Тот кивнул, показав глазами на курчавый овчинный зипун. Василий поднялся, внезапно почуяв старость в изнемогших членах, смутно позавидовал настырному младшему воеводе: «Резвец! Поди, с годами и в думу княжую попадёт!…»

- Пойду, наряжу своих. Тебе душ полста?

- Возможешь, и сотню прикинь! - отозвался Мина. - Да пущай к первой страже будут готовы! Пока те дурни спят, мы с тобою и город переймём!

Скоро в полутьме весенней короткой ночи началось осторожное шевеление, топот и звяк, приглушённый говор множества кметей. Комонные отряды московитов отай разъезжались по улицам, сворачивая рогатки, глуша оплеухами и пинками сонных городовых сторожей. Первые вороты заняли без боя. У вторых створилась малая сшибка, у четвёртых и до мёртвого тела дошло. Ретивый попал старшой у воротней сторожи: пока головы не проломили, не восчувствовал, чья ныне на Ростове власть! К утру город был почитай весь захвачен московскою помочью. Местную дружину - кого застали на княжом дворе, - лишив оружия, заперли в молодечной: пущай охолонут маненько!

Разгневанный Аверкий явился на княжой двор с синклитом бояр и выборных от града. Василий Кочева встретил его непривычно хмурый и неприступный - словно подменили московита! Сказал, уже не отводя глаза:

- Ордынское серебро брать будем со всех! Пото и вороты закрыли! И с тебя, Аверкий, не посетуй уж, и со всех бояр, и с горожан нарочитых…

Ростовский тысяцкий вскипел. С опозданием узрев московскую дружину за спиною Василия, готовую взяться за сабли, рванул себя за отвороты дорогой ферязи, крикнул:

- Голову руби, смерд! А я не позволю! Не дам грабить града! Пущай великий князь с нами, с боярами, с вечем градским сговорит, а не с ханом своим поганым в Сарае, за нашею спиной! Возможем и сами собрать дань ордынскую!

Княжой двор начинала остолплять, тесня московских ратных, густеющая толпа горожан. Но в этот трудный час Мина, пробившись с помощью ордынской плети сквозь ряды смердов и кинув повод стремянному, вбежал в палату. Озрев и едва выслушав брызжущего слюною Аверкия, синклит и градскую старшину, что уже было со сжатыми кулаками оступала, загораживая, своего тысяцкого, Мина, громко позвав оружных кметей, врезался в гущу ростовчан и ухватил Аверкия за воротник. Бояре обомлели неслыханною дерзостью московита, а Мина, не давая никому прийти в себя, выволок Аверкия из рядов и, кинув в руки подоспевших кметей, рявкнул:

- Взять!

- Повешу пса! - возопил он в лицо ростовскому тысяцкому, меж тем как кмети, крепко взяв старика под руки, волокли отчаянно упирающегося Аверкия прочь от своих сограждан, которые, оказавшись в кольце копий и обнажённых сабель, лишь глухим ропотом выражали возмущение, не смея ринуть на помощь пленённому воеводе.

- Пущай! - орал Аверкий. - Кровью! Моею кровью пущай! А не дам! Погину, яко Христос на Голгофе, а вы вси, гражана ростовские, разумейте, какова…

- Вешать! - взревел Мина, перебивая старика. - Вешать сей же час! Верёвку сюда! Помост! Давай старого пса! Не за шею, нет, за ноги! Вытрясем из ево ордынское серебро!