Иван Калита

- Тогда гибнет народ. Весь - и вятшие, и меньшие. И ничто и никто не возможет уже спасти языка того. Погибнет он, расточит по лицу земли, яко древле сущие языци и царствы: ассирияне, вавилоняне, римляне и иные многие.

- Мыслишь ли ты, яко и нам скорый конец надлежит?

- Такого не мыслю, крестный! Мнится мне, яко много в языке нашем сокрытых сил, и токмо потребен пастырь добрый ему, дабы воспрял он над прочими, яко кедр ливанский. И тебе, крестный, скажу: ты еси пастырь добрый. Не ослабни токмо и не начни торопитися…

- Мне Пётр-митрополит предрёк, яко не увидеть исхода трудов моих, и я… Мне потребно знать, верить, что и после меня спасут, удержат…

Алексий понял, кивнул:

- Мнишь ли ты, князь, что Михайло Ярославич не возмог бы содеять сие?

Калита вздрогнул, когда крестник назвал его князем. Вперил взор в строгий лик Елевферия.

- Казнишь мя?

- Нет, княже! Нет, крестный, не казню! Думаю. Прав ты, крестный, - продолжил он, помолчав, - возможет и сильное царство рухнуть от правителя неправого! Чти притчу о Тифоне и Озирисе, царях египетских…[18]

- И чем и как скрепляется государство, что держит и съединяет царствы и языки? Чрез годы, чрез смерти, от прадедов ко внукам ненарушимо? В чём преграда произволению власть имущих, в чём основа и краеугольный камень всякого бытия? Чем и почему созиждены царствы? Что заставляет кровью отстаивать рубежи земли своея? Почто и зачем отъединены от прочих и чем, чем съединены между собою? В чём и что высшее всякой власти? Где основа того, на чём зиждется наша земля? Пусть умру я, и род мой, и ближники мои - чем будет удержан от распада язык русский? Что съединяет княженья? - лихорадочно спрашивал Иван, наклоняясь вперёд, сверля глазами лик возмужавшего крестника. - Что? Что? И кто? Кто удержит, и охранит, и, обличив, исправит или хоть… примером своим… Я мыслил: митрополит русский и ты…

- И митрополит не возможет сие, крестный!

- Так кто же? И что?

- Вера. Предание. И любовь.

Иван поник, прикрыл лицо руками. Долго сидел так молча. Вымолвил наконец:

- Тогда я не знаю, что нужно и кто нужен нашей земле, дабы спасти её, ежели я, ежели мы с Симеоном… Словом, что нужно, дабы властитель не уклонил от бремени своего?

Олферий молчал долго-долго. И ответил наконец очень тихо, одними губами, не рек - прошептал:

- Нужен святой.

Иван поднял глаза:

- Ты, крестник?!

Тяжкое и долгое безмолвие повисло меж ними.

- Нет, не я, - ещё тише отмолвил Олферий. - Я хотел - и не мог… Ты прав, крестный, что пришёл за мною, мой подвиг - в миру! Но святой уже есть. Где-то близ, в русской земле. Скорее всего не у нас, а в том же Ростове, или Твери, Рязани ли - там, где тяжко!

- А мы - узнаем о нём? - с расстановкою вопросил Иван.

- Узнаем. И скоро. Токмо срока господня не уведати смертному. И - не прошай боле! Я сказал!

Глава 27

Оснеженные озера полей незримо таяли в воздухе. Над землёю, над лесами, напоенными солнцем, недвижными, ждущими и жаждущими весны, над синими, сияющими слепительным серебряным светом, пашнями висел голубой туман. Весело, пропадая в голубом сиянии, уходили на рысях конные рати москвичей по тверской дороге. Заливались колокольцы, чмокая и хрустя, мяли снег конские копыта, летели сани, тяжко переходили в галоп боевые кони, отягощённые войлочными попонами и многоразличным кованым железом. Крики ратников, ржанье, разбойный посвист, стон и звяк харалуга разносились далеко окрест. Яркими пятнами, словно цветы на голубом снегу, горели одежды воевод, дорогие, крытые алым, голубым, черевчатым и зелёным сукном шубы, узорные конские попоны, золотая парча оплечий и золотое письмо на щитах и шеломах работы восточных мастеров. Празднично и тонко звонили колокола московских храмов, далеко-издалече вскипали радостные клики толпы. Полки уходили под Торжок.