Иван Калита

- Мы въезжали… снег там… с ветром, с песком, ледяной. Собаку страшно выпустить. И нищие бредут раздетые, разутые, ноги уж, верно, как камень… Должно наши, русичи… Я не остановил, не подал… Не мог! А потом уж началось…

- Какой он, Узбек? - спросил Симеон.

- Тоже постарел. Сединою поволочило. Гневен. На всех. Сына помнит, жалимого, Тимура.

- А что про Тверь?

- Про Тверь ничего не сказал. Сам не знает, видно. К нему, чую, ворогов наших и пускать опасно! Да, Наримонта я выкупил. Крестился он, Глебом назвали. Уехал к отцу, в Литву.

- Не станем воевать с Литвой?

- Пусть Орда воюет. Нам не до того, сын. Смоленск бы только не потерять! Коли заберёт его Гедимин, нам с тобой худо будет! На то лето женить тебя хочу. Время тебе приходит.

Симеон зарозовел, потупился:

- На ком, батюшка?

- Пока не нашёл. У брянского князя невеста была на возрасте, да, вишь, Василий Михалыч перебил… Возможно, даже и в Литве! Нам с има нынче спорить не нать, пока Александр во Пскове сидит!

- Не отдали в Орде тверской стол Костянтину?

- И отдали бы. Не пойму я его! Кто ему милей, жена али мать? Только пока великая княгиня Михайлова, Анна, жива, он из её воли навряд выйдет… Ярлык даден на Тверь ему. Тут и не в ярлыке дело!

- Батюшка, грех такое молвить, а не послать ли кого опять к Акинфичам!

- Грех не грех. Уже посылано, сын, и не раз! Теперь через Клавдию Акинфичну с има легко ся сносить. Да ведь доброго письма гонцу, будь он свой-пересвой, всё одно не дашь! Перенять всякого мочно! Из них троих Ивана бы и можно купить, а те двое - законники. Пока сами ся не решат, ни на что не обзарят: ни на сребро, ни на волости, ни на почёт! А бояр надо собирать. Всех, кто батюшке служил и деду нашему Александру Невскому…

- Босоволковы опять с Васильем Протасьичем прю затеяли!

- Знаю, слышал. Как дядя его распустил, так и неймёт ему о сю пору! Хочет тысяцкое под Протасием забрать!

- Не дозволишь, батюшка?

- Не дозволю, сын. Пока жив, не дозволю, а там уж тебе смотреть. Бояре ить как кони. В одной упряжке пока - везут, а распустишь - покусают один другого, и всё врозь пойдёт!

- Феогност приедет на Москву, батюшка?

- Мне доносили, что ладит в Цареград и в Орду, а после на Русь. Уж из Орды пойдёт, Москвы не минует! Не знаю, перетянем ли к себе, а только при нём надо своего человека иметь. Надёжного. Чтобы, коли что, и заменить мог!

- Батюшка…

- Я крестника хочу…

- Алексия? В одно удумали!

- То-то, в одно. На тебя надеюсь, Симеон! Ты уж мысли мои чуешь. Веди так, как я! Жизнь кратка. Одному ничего не достичь. Александр, царь Македонский, весь мир завоевал, а почему? Отец, Филипп, вишь, ему царство приготовил, всё устроил ладом: и рати набрал, и воевод верных поставил. Сыну то и осталось, что весь мир полонить!

Иван помолчал, и вдруг само выговорилось то, о чём молчал доселе:

- Матерь жалко. Не дождала меня!

- Всё в руце божией, батюшка! - быстро ответил Симеон. И Иван, благодарно взглянув на сына, опустил глаза.

Крестника Алексия Иван решил посетить тотчас, не откладывая дела, до того как двинуть полки на Новгород. (Он уже решил дорогою, что добыть серебро сможет только там и что добром ему цесареву дань новгородцы выдадут навряд.) Елевферий Бяконтов, нынешний чернец Алексий, все эти годы подвижничал в одном и том же монастыре Богоявления близ Москвы. Когда-то монастырь стоял на отшибе, а ныне, обстроенный и стеснённый клетями и избами горожан, уже, почитай, начал сливаться с Москвою. Город рос. Туда, за Неглинную, протянулись дымные печи кузнецов, гончары не вмещались уже в свой старинный предел, последние хоромы горожан уходили из Кремника, уступая место теремам боярским. После пожара Кремника новые строенья наросли, как грибы после дождя, повалуши и сени богатых теремов стали выше, стройнее, узорнее.

Князь Иван, сказав Симеону, к кому и зачем он едет, сел в крытый возок и приказал слуге закрыть полость наглухо. Кони дёрнули. С хрустом и чавканьем затопотали копыта по снегу, протяжно закричал ездовой, расчищая путь. Комонные кмети, «дети боярские», тронули рысью, окружая возок.

Иван, закрывшись, не видел, как проминовали торг, как спустились с горушки и поднялись на другую. Только по опасному порою крену возка чуялись спуски, подъёмы и неровности дороги. Наконец, заскрипев, отворились монастырские ворота. Иван вышел, привычно озирая ряды келий, церковь и колокольню, недавно срубленную, невысокую, с одним малым колоколом на ней. К возку подскочили несколько послушников и монахов. Выбежал настоятель.

- К Алексию! - кратко отмолвил Иван. Торжественных встреч в монастырях, памятуя митрополита Петра, не любил и поднесь. Настоятель засуетился:

- На молитве он…

- Пожду!

Оставив слуг за порогом, Иван прошёл в келью крестника. Здесь мало что изменилось. Те же книги на полице, тот же медный крест, иконы те же, только вон та, большая, с Богоматерью, появилась вновь. «Верно, с отцова успения, из дому. И не в труд ему. И не жаль лишити ся хоромины боярския!» - подумал мимолётно Иван, усаживаясь на лавку.