Иван Калита

- Дай кошель! - потребовал князь хрипло. Ключник высыпал на стол жалкую горку тяжких - безмерно тяжких, с кровавыми трудами добытых! - гривен-новогородок. «Хоть по дорогам обозы разбивай!» - в отчаянии думал князь. Молодцы обтерхались все, ни одеть, ни оборужить путём. Приходит расставаться с дедовой дорогою бронью и саблю ту, аварскую, в подарок везти (мало будто у ордынцев своих сабель!). Материны колты и жемчуг… Стыдновато вроде… А! Кожу сымают, дак зипуна не жалей! Просил у Ивана Данилыча, намекал: дозволь, мол, послать своих молодцов с московитами Торжок пограбить, хоша б зипунов добыли… Не дал. Кланялся и великой княгине тверской, Анне, ради мужа покойного могла бы чем и пособить! Не может, у самой руки связаны. Сын-от старшой на Пскове сидит! А и он, Борис, виноват! В те-то поры не поддержали Михайлу Ярославича перед ханом, вси откачнули от него, спрятались, поддались Даниловичам! И он тоже не возмог, да и не похотел… Нет, один конец: доставать последнее бережёное добро и со всем, со всема в Орду, к хану на суд, на расправу… Выход, бают, не в срок даю! Дак выход тот даю преже великому князю, он и держит у себя излиха, а не скажи! Да князь я или нет?! И мы от великого Всеволода! И нас не замай! Нас посбить с уделов, а там и сам-от не усидит! Мор ли, что, али какой дурной родит, в семье ить не без урода, и тогда: где князи русстии? Кто возможет? А уже и нету! И никто не возможет! Как на Волыни створилось: побил Данил Романыч бояр да князей, сел сам королём, на столе, а после, глядишь, при внуках-правнуках, и обветшало-исшаяло и нетути никого. Ляхи да Литва всё под себя и забрали! Так-то! Он разгорячился, выпрямил стан, смешновато вздёрнул бородкой, не видя себя со стороны, не ведая, что смешон и жалок в своём латаном-перелатаном платье, с этою худой морщинистой шеей и старческой дрожью рук. «Ужо! - пообещал он мысленно. - Нынче доложу хану, всё доложу! Паду в ноги, пущай уймёт князя Ивана, пущай…»

- Эй, Онтипа! Как думашь, уймёт хан Данилыча? - вопросил он. Ключник пожал широкими плечами, взъерошил бороду, начал чесать за ухом, отводя глаза.

- Кубыть и склонит слух, дак тово… даров маловато! В Орде ить без приноса никуда и не сунесси!

Князь перевёл глаза вкось, во взгляде ключника поймал невольное отражение своё - жалость, смешанную с небрежением - и поник головой. Надо ехать в Орду! А там - что Бог даст… Есть же правда хотя в небесах, у Вышнего!

Глава 35

Иван Данилыч, прибывши в Сарай, узнал, что князь Борис Дмитровский уже четвёртый день как прибыл и ходит по домам вельмож ордынских. Он недовольно поморщился: хожденье дмитровского князя грозило лишними расходами. Нать было попридержать дорогою! «Эк, не хватились вовремя!» - подумал Иван и отправился к беглербегу. Тот, получив московский принос, встретил Калиту как старого друга. За чашею хмельного кумыса, покачивая головой и щуря в улыбке непроницаемые глаза, попенял:

- Ай, ай, князь! Нехорошо! Бают, дань держишь у себя!

- Это кто ж, не предатель ли ханский, не князь ли Борис налгал? - Иван искоса бросил острый взгляд и продолжал с нажимом: - А ведомо кесарю Узбеку, яко сей служил Михайле Тверскому по Плескову и ныне сносится со плесковичи, со князем Александром Михалычем, а вкупе и со князем Гедимином, мысля град Смоленский под Литву склонить и тем нашему кесарю великую обиду учинить, а ханской казне умаление?

Беглербег застыл, загадочно и недвижно вперив взгляд в лицо Калиты. Потом быстро поставил чашу, склонился вперёд, свистящим шёпотом требовательно вопросил:

- Докажешь?

Иван отклонился, спокойно, допив кумыс, отёр усы. Медленно извлёк кожаный кошель, медленно развернул грамоту, старую, удостоверяющую одну лишь службу Бориса во Пскове. Дал прочесть неслышно подсевшему к ним толмачу. Потом извлёк вторую - невинное с виду письмо в Дмитров из-за рубежа, перехваченное на Волоке, - подал и его, и, наконец, как главную свою козырную биту - послание Гедимина в Смоленск, попавшее в руки брянского князя и проданное Калите, где был неосторожно упомянут и князь дмитровский, неясно, правда, по какому делу, но… После двух предыдущих грамот… чтущий да разумеет! Ежели к тому подсказать и досказать, уповая на вечную подозрительность Узбека…

- А что выход задерживал еговый, то пустое! Недодавал, дак и приходило неволею задерживать! Эдак он и половину выхода привозить учнёт, а я из своих плати? Тоже ить серебро не из земли рою!

Беглербег думал, щурясь и всё не отрывая глаз от грамоты, потом довольно раскатился мелким дробным смешком:

- Умён ты, князь! Ох умён! - Вопросил лукаво: - Может, и поверит тебе хан! А?

Иван чуть заметно пожал плечами:

- Не поверит - потеряет Смоленск! - Взглянул прямо и простодушно, как только он и умел. Беглербег кончил хохотать, покачал головой, задумался. Иван осторожно поставил на ковёр золотую чарку с красным камнем в рукояти, подвинул её к беглербегу. Тот уставился на чарку, поцокал, покивал головой, одобряя, и, словно бы рассеянно, пододвинул к себе. Вздохнул, ещё вздохнул, глянул исподлобья, уже без улыбки, сказал:

- Доложу повелителю!