Иван Калита

Разговор идёт уже второй час, и за многое, сказанное тут, можно ответить головой перед ханом Узбеком. Возможет ли Гедимин одолеть Орду? Не погибнет ли и Тверь под Литвою? О чём ся мыслят орденские немцы? Не предадут ли они в тяжкий час, предав Литву и укрывшись Тверью от ханского гнева? И паче всего: о чём мыслят владыка Василий и бояре Господина Великого Нова Города? Был бы Моисей[21] на престоле святой Софии! Но Моисей удалился в монастырь, а Василий Калика ликуется с Москвой. Как поворотит Новгород, так и всё ся повернёт! Плесков готов поддержать Александра Михалыча, но токмо со старшим братом вкупе. И все они страшатся Литвы. О чём думает Гедимин? Это никому неизвестно. Гедимин неверен и опасен. Он никому не друг, и папу римского обманывает так же, как и патриарха цареградского. Какая вера победит в Литве? И как быть с ханом Узбеком?

Лишь о Москве и о князе Иване Данилыче речи нет. Хоть о нём думают все. И любое решение, любое слово, сказанное в этом укромном покое, прежде всего, яко стрела оперённая, противу Москвы, противу великого князя Ивана.

- С ханом не считатися неможно, надобно ехать в Орду! - говорит наконец Игнатий Бороздин - и как припечатывает.

- Посылала уж… - нерешительно отзывается великая княгиня Анна.

- Посылать мало! - неуступчиво возражает боярин. - Надобен князь!

И тут доныне молчавший Фёдор подымает голос. Он необычно серьёзен и сейчас кажется много старше своих четырнадцати лет. Голос у него ломается и звенит, но даже и по этому юному с переломами голосу видно, что мальчик уже понимает все: и меру беды, и меру мужества заранее взвесил и принял на рамена своя. Сдвинув брови (красив будет, егда возмужает, юный тверской князь!), он говорит как решённое, твёрдое, принятое, яко крест мученичества, на Голгофу несомый:

- Батюшке неможно. Убьют. Ехать надобно мне! Предстану перед ханом, вызнаю все, а тогда уж…

Анна приоткрывает рот в ужасе, хочет крикнуть, вопреки всему, вопреки горькой нужде и заботам княженья, участи Сашка и будущему Твери: «Не езди!» - и, сталкиваясь со взором мальчика - уже не мальчика, а мужа, героя, воина, юного князя тверского, - сдерживает и крик и стон. И, до крови закусывая губы, сникает. Ехать должен он - и боле нельзя никому. Не пошлёшь ведь Константина, ни Василия не пошлёшь! Не захотят, да и не возмогут ничто! Сама бы поехала! Нельзя, неможно. Надобен князь! Александр или его старший сын. А ей вновь не спать и молить ночами Господа Бога: да не попустит, да приведёт живым назад из проклятой Орды!

И ничего не сказала, не изрекла: только в торжественной, стойно церковной, мерцающей полутьме покоя нашарила рукав внука и бережно коснулась сухою ладонью его молодой, мальчишечьей, и мужественной руки. Да ещё, когда бояре начали обсуждать, кому и с кем сопровождать отрока в Орду, поймала на себе взгляд архимандрита Отроча монастыря, строгий, но и ободряющий. Взглядом, молча, ответила: «Внемлю, знаю, что всё в руце божьей, а сердце томит, поделать ничего не могу!»

Так, единым днём, обрела и потеряла внука своего, потому что все, что было после, - долгие сборы людей и добра, наказы боярам, грамоты, явные и тайные речи, - всё было уже: проводы, проводы, проводы! А она уже досыти напровожалась своих близких в Орду. Досыти! Глаза б не видали!

А ничего не можно содеять иного. Понимала сама. Не свержено иго ордынское, и не скоро ослабнет Орда. Или скоро? Или только их робость и мешает тому, неизбежному, жданному? Отместью за поруганные святыни, за кровь, за смерть, за гибель близких, любимых, родных?! И всё равно! Надо ехать, клонить голову. Просить у хана Узбека своей собины, волости своей… Хорошо московскому князю: за кажен поклон по княжеству дарят, а им? А ей? А сыну её, Александру? Но не пришло время железом решать споры с Ордой! Пока ещё не пришло. Или пришло уже, и лишь рознь да робость мешают им ниспровергнуть проклятое иго? Да лесть московская, подлая прелесть Иванова! Его, а не Юрия следовало изгубить в Орде!

Глава 3

Зима проходила, и уже в самом деле пахло весной. Протаивала земля на валах, обнажая сухую прошлогоднюю траву, кричали птицы. Волга засинела, вот-вот уже и тронет, с хрустом ломая лёд. Уже давно воротил из Орды Иван Данилыч Московский, привезя новое пожалованье - на Дмитров. Передавали, князя Бориса по его, Иванову, навету уморили в Орде. Подступила пахота, потом сев. Скупые весточки из Сарая не радовали. Только и знатья было, что жив. Летом Иван замирился с Новым Городом, видно, прознал что-то. Свалили покос, потом страду осеннюю. Возили хлеб, молотили. А она, строжа посельских и старост, только одно думала: как-то там? Узбек кочевал, внука, верно, увёз с собою, совсем и вестей не стало!