Иван Крылов – Superstar. Феномен русского баснописца

Гипотеза Гординых основывается на не вполне корректном прочтении конспективной дневниковой записи Погодина о беседе с Крыловым от 27 октября 1831 года, где речь шла, в частности, о Дмитревском. Скорее всего, именно он, а вовсе не Крылов, обозначен инициалами «И. А.» в диалоге с Павлом I: «У Крылова. О прост<оте> Дмитрев<ского> (Павел встрет<ил> и сказ<ал> Здр<авствуй,> И<ван> А<фанасьевич>. Здр<авствуйте и> вы). – Он подав<ал> ему трагед<ию> Клеопатра»167. Ответная реплика без этикетного «ваше императорское величество» была бы уместна лишь в диалоге равных, в обращении же к царю ее можно извинить только «простотой» пожилого актера. Представить на его месте Крылова невозможно. Дмитревский был на двадцать лет старше Павла, император знал его еще с тех пор, как в раннем отрочестве начал посещать театр; это делает правдоподобным обращение к нему по имени-отчеству. Крылов же, напротив, был на пятнадцать лет моложе, находился в мелком чине и не имел доступа ко двору – все это практически исключает личное знакомство. «Клеопатра» (очевидно, ее новая, улучшенная версия) могла попасть в библиотеку Павла именно через Дмитревского, причем в любое время. В приведенном диалоге нет ничего, что позволяло бы связать его с коронацией.

Предположение о том, что Крылов еще в екатерининские времена принадлежал к «партии наследника» и потому был лично известен великому князю, превращает бездомного, неимущего, преследуемого неудачами молодого литератора в политического оппозиционера, который при смене царствования мог рассчитывать на карьерный взлет. В действительности же в жизни Крылова с восшествием на престол Павла не изменилось ровным счетом ничего. Новый император освободил от наказания тех, кто при Екатерине пострадал от политических обвинений, включая Новикова, Радищева и Рахманинова. При этом он не только сохранил, но и усилил строгости в области цензуры и книгопечатания, введенные в последние екатерининские годы, в том числе подтвердил запрет 16 сентября 1796 года на деятельность вольных типографий. Дух нового царствования, определившийся уже в первые дни, не сулил Крылову как писателю-сатирику ничего хорошего, и он почел за благо не возвращаться к прежней деятельности.

О том, где он находился в первой половине 1797 года, данных нет, и только в августе он обнаруживается в Петербурге168. Его приезд мог быть связан с необходимостью завершить коммерческие дела. В истории типографии, когда-то носившей его имя, начался новый период. Управлявшему ей Василию Плавильщикову пришлось пойти на хитрость: в конце 1796 года он заключил с Санкт-Петербургским губернским правлением договор, согласно которому типография, фактически оставаясь частной, официально именовалась «Типографией Губернского правления»169. Предприятие к этому времени значительно усовершенствовалось, обзаведясь девятнадцатью новыми шрифтами, в том числе иностранными170. Немалые вложения в развитие дела почти наверняка произвел сам Плавильщиков, и это дало ему права старшего компаньона. Доли остальных неизбежно уменьшились, дальнейшее владение паями для них теряло смысл. Возможно, именно летом 1797 года продал ему свой пай и Крылов171.

Теперь в Петербурге его ничто не удерживало. В своем желании оказаться подальше от этого опасного места Крылов был не одинок. Тогда же в столице проездом побывал другой бывший член товарищества – Клушин. Смерть Екатерины застала его живущим в Ревеле. Не получив от нового императора разрешения выехать за границу, он решил не возвращаться на службу и направлялся в провинцию – в Орел, где его на несколько лет приютит брат. Крылову же, в отличие от него, податься было некуда.

К счастью, он нашел себе патрона. 48-летний князь Сергей Федорович Голицын – на тот момент командир Преображенского полка, генерал от инфантерии, снискавший славу в недавних русско-турецких войнах, богач, женатый на племяннице Потемкина. Человек военный до мозга костей, но просвещенный, он, что немаловажно, обладал «неимоверным <…> благородством души» и спокойной, «веселой, ласково-покровительственной» манерой обращения172. Он был на двадцать лет старше Крылова, и в социальном отношении их разделяла едва ли не бездна, однако ум, вкус и специфический демократизм большого барина позволили Голицыну оценить молодого человека.

Их знакомство состоялось, вероятно, еще в екатерининские времена. Посредником мог выступить кто-то из гвардейских приятелей Крылова, например преображенец Татищев или А. М. Тургенев – конногвардеец, младший сослуживец Рахманинова и друг Василия Плавильщикова.

Н. М. Еропкина, со второй половины 1830-х годов жившая в доме Тургенева в качестве гувернантки и знавшая Крылова как его старого приятеля, рассказывала об этом так: