Иван Мележ

«Апейке неловко было слушать споры о том, где строить агрокомбинаты, агрогиганты», в то самое вре­мя, как докладчик с Полотчины, председатель колхоза, говорит о том, что «на сотню коней есть двадцать хому­тов,— потому что их невозможно купить, так как сырья нет. Хорошо, что у нас лоза есть, так мы из лозы сделали. А в некоторых коллективах, может, и лозы нет...»

А председатель Климовичского райисполкома Тарасенко горячо говорит наркому Рачицкому: «Надо закрепить коллективы! Конкретной помощью!..»

Однако по выступлению этого представителя передового по «темпам» района получалось, «что едва не все, кто не хотел идти в колхоз, это кулаки или, во всяком случае, подговоренные ими. Из выступления можно было понять, что переселено на те запасные земли уже немало».

«Нет, там, видно, не очень-то давали время крестья­нам думать», — замечает Апейка. Эта горькая мысль Апейки напрямую перекликается с известным выска­зыванием Энгельса, что крестьянину надо дать время «посидеть», «подумать» на своем клочке земли.

И вот поднялась на трибуну приехавшая с Апейкой и Башлыковым умная, передовая крестьянка, несмелая Анисья. И сказала то, что тоже застенографировано в тех документах «сессии» (И. Мележ вложил в уста своей героини слова реального лица). Крестьянка про­изнесла самое простое: «Но дело не в количестве, а в качестве... Не надо спешить, чтобы наделать их большое количество, и надо, чтобы шли в коллектив с охотою». И сразу все как бы опустилось на реальную почву, в Курени, в тысячи Куреней, где живут реальные люди и где все проверяется и отражается на судьбах живых людей — верное и ложное, хорошее и дурное... Куда возвращаться и Апейке. Со всеми его мыслями и нере­шенными вопросами. С сомнениями в самом себе также.

«Неужто я и правда чего-то не понимаю,— как мне заказывает Башлыков. Неужели во мне все это, правда,— крестьянская неустойчивость, мужицкая жалостливость? Правый уклон — в завуалированной «форме»?

Нахлынули мысли о жене, о детях...

«Уклон не уклон, а пришить — могут!» Снова при­помнилось, что в первый вечер сказал, вроде бы, добрый, трезвомыслящий Червяков: жизнь безжалост­но отбросит тех, кто не сможет идти в ногу...

С трибуны призывали «удесятерить темпы» — без агрономов, без техники, необходимых кадров...

И снова, как после встречи с Алесем, тревога Апей­ки «была широкая». Подумал, как этот призыв «подей­ствует на Башлыкова, на многих районных руководи­телей , которые и теперь — чего греха таить! — часто добиваются процентов угрозами и насилием»!..

«Крестьянство по-настоящему уяснило... Во всей своей массе... Неслыханной волной вливается... Порой через границы административных наших органов»... Лезло в голову: и здесь — это неправда, которую по­чему-то упрямо поддерживают и в газетах, и в выступ­лениях. Выходит, крестьяне — все! — только и ждут того, чтобы побыстрее влиться в колхозы, объединиться в дружную семью. Одна беда — что кулак мешает!..

Кулак — враг опасный. Воевать с кулаком нужно безжалостно. Это — факт... Но то, что будто бы вся опасность только в кулаке, в его агитации — вредная неправда. Во всех этих рассуждениях — так получает­ся — как бы неверье в трезвую рассудительность, в ра­зум людей. Будто люди, живут не своим разумом, а — чужим! Будто бы крестьянин не из тех, кто привык — более, чем кто-либо другой — верить собственному расчету».

Вот тут мы и вернемся, уже специально, к судьбе и композиционной роли образа Василя Дятла в романе. Как и шолоховский Григорий Мелехов, герой И. Меле­жа живет, существует в определенном слое крестьян­ства и социальное положение его определенное. Мелехов — середняк, но «Тихий Дон» — это не просто книга о судьбе середняка или «середняка-казака» в револю­ции, как писали в свое время. Но и о судьбе крестьян­ства и трудового народа, да и вообще — человека на горячей от битв и страстей планете.

Нет, не все Курени, куда возвращаемся мы с Апейкой после «сессии», не всю деревню, крестьянство тех лет увидишь через Василя Дятла. Оно разноликое, сложное: и Миканор, и Хоня, и Зайчик, а с другой стороны — кулаки Корчи — это тоже крестьянство.

Но многое, очень многое собрано и в Василе — в этом особенно емком образе романа. И потому, «опус­кая» мысли и сомнения Апейки на куреневскую реаль­ность, мы, вслед за автором, должны особенно при­стально всматриваться в поведение, психологию именно Василя Дятла.

Однако не станем излишне поддаваться соблазну анализировать образ Василя Дятла как подтверждение правоты Апейки. Так и в иллюстрацию его можно пре­вратить (чего, слава богу, нет у Мележа). Хотя все, как говорится, сойдется. Да, Василь тебе не побежит в кол­лектив без оглядки, «прослышав про агрогорода-гиганты». Тут потребуется что-то, может быть, менее гигантское, но более реальное. Кстати, сами куреневцы о многом о таком думают, рассуждают — наедине р собой, но и на собраниях также: и о тракторах и о кредитах...