Иван Молодой. «Власть полынная»

Выберется Иван Лукинич из своих хором, что на правом берегу Волхова, пройдёт мостом волховским на левую сторону, на Детинец поглядит. Стоит, да и что с ним станется? От времён Ярослава красуется. Заглянет в Софийский собор. Малолюден. Только на паперти нищие и убогие мисками деревянными постукивают, руки тянут. Ну, они во все времена попрошайничали.

Иногда на торг заходил. Захирело торжище, редкий немец объявится, да и то не понять, своё продаёт либо скупает.

Из собора Иван Лукинич на вечевую площадь выбрался. И она пустынна. Прежде бывало, ударит колокол, сбежится народ, со всего Новгорода привалит и спорит, ругается, до кулаков дело доходило. Судьбу города решали. Одним словом, республика была. А ноне?

Нет, не тот Новгород Великий!

И вздохнёт Иван Лукинич.

Иван Третий своими походами всю жизнь сломал. Разве мог забыть бывший посадник, как снимали вечевой колокол или как увозили опальных бояр? Как гордо отправилась в ссылку Марфа Исааковна, не сломленная, не униженная!

Его, Ивана Лукинича, на поселение не отправили, посчитали, что он против Москвы голоса не подавал, а тем паче ничего дурного не говорил о великих князьях московских…

Тихо жил Иван Лукинич.

Но так ли? Он, посадник, всегда к Литве тянул, но делал это осторожно, чтоб, не доведи Бог, заметили…

А вот владычный ключник, всесильный Пимен, ненавистник московский, сколько раз бояр на Ивана Третьего подбивал, Марфу Исааковну Борецкую настраивал за Казимира ратовать, письма в Литву посылать, сына туда она наряжала. А когда Пимена на суд и расправу к Ивану Третьему потащили, распустился, слёзы ронял, бояр и саму Марфу Исааковну выдал да ещё многих иных оклеветал, жизнь свою спасая.

Ох, грешен он, грешен. А ведь в сане ходит!

Много раз после того видел его Иван Лукинич - всё такой же стремительный в движениях, глазки лукавые, по сторонам так и зыркают.

Надежду ключник питал, что изберут его во владыки новгородские, Марфа Исааковна руку к тому прикладывала, деньги жертвовала немалые. Спас Господь, не избрали…

Поднял глаза Иван Лукинич туда, где прежде вечевой колокол висел, тревожно забилось сердце. Пустынно вокруг, сиротливо. Нет помоста, на котором в добрые времена он, тысяцкий, архиепископ стояли. Всё кануло навечно…

Закрыл глаза на минуту - и вдруг наваждение: Марфа Исааковна перед ним явилась. Смотрит строго и голосом властным вопрошает. Точнее, не вопрошает, а укоряет:

- Всё руку Москвы держишь, посадник?

Иван Лукинич даже шарахнулся в сторону, глаза открыл, прошептал:

- Окстись, Марфа! - Головой повертел. - Почудится же такое!..

И посеменил в свои хоромы.

Он пришёл к Ивану Лукиничу, когда тот его не ожидал. Прежде Пимен к нему не захаживал, а тут на тебе, явился. К чему бы?

В горницу вступил, на высокий посох опираясь, рясу дорогую поправил и, не снимая клобук, присел к столу.

Иван Лукинич не спросил, зачем владычный ключник пожаловал, ждал, что сам скажет.

Тот долго молчал, большой нагрудный крест теребил. Неожиданно Иван Лукинич обратил внимание на руки Пимена - они дрожали. Да и сам он осунулся, нет той прежней величавости, когда во владыки новгородские метил.

Наконец Пимен сказал:

- От былого величия новгородского следа не осталось. Куда подевалось? А ведь был Господин Великий Новгород!

Иван Лукинич разговор не поддержал, а Пимен своё:

- Ты был посадником, боярин, аль у тебя душа не болит?

- Болит не болит, святитель, но помнить должен, всё в руце Божией.

- Воистину! Надобно Бога молить и вины наши замаливать, тогда Господь помилует нас.

- Что можешь ты предложить?

- Виделся я с Богданом Есиповым и Лукой Фёдоровым, все бояре намерены бить челом великому князю Казимиру, чтоб он Новгород на себя взял.

Иван Лукинич прищурил один глаз:

- Святитель, а не ты ли непотребное говаривал о многих боярах великому князю Ивану?

Пимен дёрнулся, искривил рот:

- Ужели ты, бывший посадник, забыл, что и владыку Феофила в Чудов монастырь увезли и там в монахи постригли?

- Мне ли то забыть!

- Намедни повстречал Офанаса Остафьевича, он говорит: «Шлите к Казимиру верного человека, он его примет и услышит наши стенания».

- А не он ли, Офанас, первым присягнул Ивану Третьему?

- Под угрозой ту присягу принимали, и он, и я, и ты, Иван Лукинич. Весь Новгород. На казни нагляделись новгородцы, казнями сыты. Эвон, Марфу Исааковну всех владений лишили, всё Поморье великие князья московские на себя взяли. А сколько она билась, добро наживала?

Иван Лукинич поддакнул:

- Не жалела себя Марфа, нам ли того не знать. Первой сына не пощадила, на войну с Москвой благословила, на смерть послала.

- А кто повинен, что владычный полк против Москвы меч не обнажил? Владыка Феофил! За то и наказание понёс.

- Ты, Пимен, хорошо говоришь, но я не стану созывать бояр, чтоб сообща думать, как дальше жить.

- Я, Иван Лукинич, сам их оповещу. Но ты непременно приди. К голосу твоему бояре прислушиваются…

В один из воскресных дней Иван Третий призвал к себе сына и голосом, не терпящим возражения, сказал: