Иван Опалин

Стараясь не шуметь, он перетащил громоздкий прибор к себе и заодно отметил, что газета, под которой находились чистые листы, лежит немного иначе.

– Вот же ж… – сказал Опалин, обращаясь, по-видимому, исключительно к висящему на стене натюрморту.

Потом он (Иван, а не натюрморт) стал возиться с телескопом. Во-первых, Опалин хотел, чтобы прибор не было видно снаружи; во-вторых, он собирался настроить его таким образом, чтобы можно было с удобством наблюдать за окрестностями усадьбы, а вовсе не за красотами звездного неба. Увы, наш герой совершенно упустил из виду то обстоятельство, что под окнами у него росла раскидистая сирень. Она заслоняла две трети обзора, а то, что Опалин мог разглядеть, направив окуляры на оставшуюся треть, его совершенно не устраивало.

По мысли Ивана, телескоп должен был помочь ему найти шутника, который с неизвестной пока целью изображал в усадьбе привидение. Вместо этого пока выходило, что он совершенно впустую потратил время, чуть не подвернул ногу на лестнице, пока волок тяжелый прибор вниз, и вообще зря старался. Нахохлившись, Опалин сел на кровать и задумался. Возле его уха тоненько и противно завизжал комар. Иван принялся хлопать по себе, возле себя, сорвался с места и принялся гоняться за проклятым насекомым. Комар не желал сдаваться. Он закладывал виражи, как будущий летчик-ас Чкалов и бывший ас Нестеров, который, увы, уже погиб в империалистическую (то есть мировую) войну. Мерзкий кровопийца нарезал круги вокруг Опалина, пищал и всячески глумился. Наконец Иван грохнул его свернутой в трубку газетой – аккурат на раме натюрморта; уж на что ему попалось зловредное насекомое, но и оно не пережило какого-то там постановления съезда, которое было напечатано на листе.

– Есть! – выпалил Иван.

Он перевел дух, поглядел на натюрморт и улыбнулся.

– Зачем – понятно, если моя догадка верна… Но какая же изобретательная гадина, а? Ладно, я с ней разберусь, но сначала… Сначала труба.

Сказав эти в высшей степени загадочные слова, он взялся за телескоп и поволок его из комнаты. Было уже довольно поздно, и некоторое время тому назад Опалин слышал, как учитель удалился к себе и задвинул засовы на двери. Значит, никто не мог помешать Ивану осуществить задуманное.

Мысль у него была в общем-то верная: отыскать в доме такую комнату, из которой открывается наилучший обзор, и установить там прибор, который позволит ему следить за теми, кто приближается к усадьбе. Но по молодости Опалин привык решать проблемы с наскока. К примеру, ему не пришло в голову, что целесообразнее было бы зажечь свет и обойти комнаты без телескопа, а потом перенести «трубу» в выбранное им место; вместо этого он стал блуждать по дому, надрываясь под тяжестью сложного и громоздкого прибора. Мало того, что телескоп был тяжел и неудобен; казалось, он возненавидел Опалина всей своей цейссовской сущностью. Пока Иван таскал его по комнатам, телескоп цеплялся за стены, за мебель, пытался вырваться из рук, перекувырнуться, грохнуться на ногу тому, кто его нес – одним словом, вел себя в точности как та скользкая банка с огурцами, которую Опалину вручила Марфа. Наконец, когда Иван стал поднимать его по лестнице на второй этаж, телескоп ухитрился зацепиться за ступеньку и едва не вырвался на волю, после чего неминуемо сломался бы или разбился.

Опалин терпеть не мог признавать свое поражение, но ему до смерти надоело возиться с капризным прибором и, бормоча себе под нос разные слова, не входящие в словари великого и могучего русского языка, наш герой вместе с телескопом вернулся на первый этаж. Чувствуя, что совершенно выдохся, Иван сел на ступеньку и поставил телескоп внизу лестницы. Опалину хотелось курить, и в то же время он чувствовал, что от усталости его клонит в сон и глаза у него слипаются.

Он машинально похлопал себя по карманам, достал пачку папирос, вспомнил, что осталось всего две, и задумался. Может, он сгоряча решил, что в Дроздовке нипочем не разжиться хорошими папиросами; может, Лидия Константиновна или Платон Аркадьевич подскажут ему, где их раздобыть. Он отлично понимал, что придумывает себе оправдания и хитрит, потому что ему хочется курить и потому что усадьба ночью, хоть и освещенная, не внушает ему доверия. И как раз в то мгновение, когда он, отринув сомнения, сунул в рот папиросу и достал коробок спичек, это и произошло.

Электричество погасло на несколько секунд. Опалин застыл, сжимая в руке коробок, но свет тотчас же вспыхнул, и он с облегчением перевел дух. Как оказалось, рано – потому что тяжелый телескоп, стоявший возле него, издал какой-то странный звук, заскрежетав по полу ножками, и сам собой двинулся прочь, а затем взлетел ввысь.