Иван Опалин

«Посоветоваться бы», – подумал он снова, но еще более безнадежно, чем прежде. Советоваться было не с кем. Он вспомнил о Васе Селиванове, но тотчас же отказался от мысли послать ему телеграмму и просить помощи. Опалин знал Васю и чувствовал, что тот не поймет его. Вася был рассудительный, крепко стоящий на земле человек; от местной чертовщины он бы отмахнулся или попросту бы решил, что Опалин в деревне сверх меры увлекся местным самогоном.

«Теперь я понимаю, отчего сломался Бураков, – мелькнуло в голове у Ивана. – Ты говоришь чистую правду, а тебе никто не верит».

Но какое-то сложное, составное чувство, которое и раньше выручало его в самых тяжелых ситуациях – смесь упрямства, упорства, несгибаемости и твердолобости – нашептывало ему, что еще не вечер, что он еще поборется и покажет себя. Благодаря этому чувству Опалин в свое время сумел не загнуться, когда оказался фактически выброшенным на улицу. Нет, он не оказался на дне; это дно оказалось близко от него, и, содрогнувшись, он внезапно вспомнил, что буквально волосок отделял его от окончательного падения.

«Ну уж нет… Врешь – не возьмешь», – бухнул кто-то в его мозгу.

Он улегся поудобнее, закинул руку за голову и постарался привести мысли в порядок, но все они вели к хаосу и беспорядку, и в конце концов он решил просто слушать соловья и ни о чем не думать. Удалось это ему лишь отчасти. «А хорошо жили эти сволочные помещики, – мелькнуло у него в голове, пока маленький пернатый певец выводил за окном очередную руладу. – Просыпаешься, соловьи поют, в саду все растет, что нужно, да и комнат побольше, чем в коммунальной квартире. Эх! Только вот что-то не видно у них особого счастья. Одного Вережникова жена бросила, другого не бросила, но лучше бы ее вообще не было. К Лидии вон, кузнец сватался, но она не захотела, потому как он кузнец, а не помещик. А помещики к ней не сватались, потому как бесприданница и взять с нее нечего. Да, сложная штука жизнь…»

Позже, когда он умывался, к нему заглянул учитель.

– Это ты ночью шумел? – спросил Платон Аркадьевич после нескольких дежурных фраз. Опалин напрягся.

– Я шумел? – довольно фальшиво изумился он.

– Ну громыхал чем-то тяжелым. Или не ты?

– А что, так было слышно? – пробормотал Опалин. Почему-то ему представлялось, что он был необычайно ловок и действовал практически бесшумно.

– Да весь дом ходуном ходил, – буркнул Платон Аркадьевич и, заметив вытянувшуюся физиономию молодого человека, быстро добавил: – Ладно, я пошутил. Ты что, телескоп перетаскивал?

– Ага.

Опалин кивнул, изображая безмятежного идиота, и так и впился взглядом в лицо собеседника, проверяя, не выдаст ли он себя. Если человек каким-то образом (каким именно, мы пока гадать не будем) заставил летать тяжеленный телескоп, чтобы испугать вас, он, конечно, будет разочарован, когда поймет, что не произвел на вас никакого впечатления. Но Платон Аркадьевич не казался ни разочарованным, ни удивленным словами Опалина.

– Мог бы меня позвать, – сказал учитель. – Я бы тебе помог.

– Не, не нужно. Сам справлюсь.

– Ты только не разбей его, ладно? Я детишкам небо показывать хочу. Там интересного много…

У Опалина вертелся на языке двусмысленный ответ, что телескоп и сам жуть какой интересный, интереснее некуда, так что никаким звездам за ним не угнаться, но он сдержался, памятуя наказ Филимонова никогда не говорить ничего, что может так или иначе дать преступнику преимущество. «Лазил же кто-то вчера под газету, решив, что я пишу отчет», – подумал он, и его молодое открытое лицо омрачилось тенью враждебности, которую он в силу своего возраста еще не научился таить. Но Платон Аркадьевич уловил ее очень хорошо и забеспокоился.

– Можно спросить? – не удержался он.

– Спрашивай, – буркнул Опалин.

– Ты уже пришел к каким-то выводам?

– Нет.

Он хотел вложить в это короткое слово нечто вроде вызова, но молодость опять выдала его с головой. Учитель понял, что он говорит правду – и что он растерян куда больше, чем хочет показать.

– Ладно, идем завтракать, – сказал Платон Аркадьевич, сжалившись над ним.

И вновь знакомая столовая, распахнутые в сад окна, светит солнце и умытая вчерашним дождем природа словно улыбается. Прежде, чем сесть, Опалин настороженно покосился на стол, но это был не тот, который летал – летун находился в комнате по соседству, когда-то бывшей кабинетом Сергея Ивановича. Иван не сразу обратил внимание на то, что у Лидии Константиновны был больной вид.

– Платон Аркадьевич, вы не трогали портрет? – внезапно спросила она у учителя. Платон Аркадьевич поглядел на нее с удивлением.

– Какой портрет?

– Тот… С чердака.

– Его Ваня вчера смотрел, – заметил учитель.

– Это вы его повесили? – обратилась Лидия Константиновна к Опалину. Иван, жевавший кусок хлеба, чуть не поперхнулся.

– Я? Куда?

– Я так и думала, что это не вы, – сказала Лидия Константиновна. И пояснила: – Портрет вернулся на свое место, в кабинет Сергея Ивановича.