Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины

– Пока это еще маленький свин, – Дуров не сводил глаз со своего четвероногого помощника в полицейской фуражке. – Но уже такой наглый. Представьте, что из него получится, когда он вырастет?

Показав еще несколько удачных шуток-постановок с поросенком, Дуров отправился погулять по городу, а Паппи заперся у себя в номере, чтобы размяться после дороги.

Эмилия, как и большинство женщин, не отличалась последовательностью, она сама на глазах у всех подошла к Ивану и, чувствуя его волнение перед схваткой, решила подбодрить – поцеловала в лоб и пожелала победы…

Поскольку соревнование борцов предусматривалось во втором отделении, за первым Поддубный мог спокойно наблюдать, стоя в проходе, через который артисты выходили на манеж. Каждого из них напутствовал синьор Труцци. Выступили клоуны, жонглеры, ходила по натянутому канату и рассылала воздушные поцелуи Эмилия, факир творил чудеса. И наконец коверный объявил выход Дурова. Анатолий подмигнул Ивану, как доброму приятелю, помощник передал ему поросенка. Поддубный не успел разглядеть, во что одето животное, но это явно была не полицейская фуражка. Под восторженные крики зрителей Дуров вышел на манеж и, подняв руку, низко поклонился. Двое ливрейных тут же вынесли письменный стол и стул с высокими ножками. Анатолий выпустил поросенка, предварительно надев ему кучерявый черный парик. Тот пробежал пару кругов, а затем ловко вскочил на стул и устроился за столом, как человек, упершись в столешницу передними копытами. В зале на некоторое время воцарилась тишина, а затем артисты, стоявшие в служебном проходе, стали перешептываться.

– Да ведь это же синьор Труцци!

– Точно, он. Вылитый!

Вскоре пошли смешки и в зале. В поросенке однозначно угадывался владелец цирка. Достаточно было двух штрихов: характерной шевелюры и известного всему городу темно-синего сюртука, обшитого золотистыми галунами. Синьор Труцци стал нервно оглядываться на своих артистов, которые давились смехом, зажимая себе рты. Однако вскоре понял, что лучшей тактикой будет рассмеяться и самому.

Дуров выждал, пока публика успокоится, и поинтересовался у поросенка:

– Ты нам обещал, что во втором отделении будет соревнование борцов – Патти и Поддубного?

Свин часто-часто закивал, чуть ли не упираясь рыльцем в стол.

– Видите, он подтверждает! А еще говорят, что многие в городе сделали ставки на победу Поддубного.

Свин и с этим согласился, повинуясь незаметному похлопыванию Дурова, вновь закивал и даже хрюкнул.

– А нельзя ли, уважаемый, сделать так, чтобы Поддубный, на которого я не ставил, проиграл итальянцу? – понизив голос до театрального шепота, стал искушать Дуров.

На этот раз свин дал отрицательный ответ – повертел головой по сторонам, но при этом подозрительно захрюкал, словно делал встречное предложение. Дуров приставил ладонь к уху и сделал вид, что прислушивается.

– О, эта маленькая свинья напоминает мне, что ничего в этом мире просто так не случается, – он полез в карман и положил перед поросенком пачку денег.

Свин тут же принялся подгребать их к себе копытами и радостно хрюкать.

– Он говорит, – объявил дрессировщик, – что ему под силу сделать так, чтобы выиграл итальянец Паппи. Он с борцами договорится, заплатит им вдвое-втрое больше обычного. Можно ему верить, он же свинья? Вдруг обманет?

Публика ответила гулом, мол, свиньям, даже если они одеты в сюртуки, шитые золотистыми галунами, верить на слово нельзя.

– Ну что ж, – развел руками Дуров. – Придется нам подписать контракт. Вы берете у меня деньги, за что обещаете верную победу Паппи.

Он положил перед свином лист бумаги, тот мелко застучал по нему копытами, то ли писал, то ли печати ставил.

– Готово! Те, кто ставил на победу Поддубного, могут забыть о своих ставках. До свидания! – подняв руку над головой, Дуров зашагал к выходу.

Свин при этом хрюкал так, что казалось, он смеется над залом. Публике это не слишком понравилось. Раздались выкрики:

– На что он намекает?

– Схватка куплена?

– Это жульничество!

Не дойдя до занавеса, Дуров резко повернул назад, но теперь его походка изменилась, как изменилось и выражение лица. Да, он был мастером перевоплощений. Ему удалось всего лишь несколькими движениями, насупленными бровями подсказать публике, кто имеется в виду. Зрители, несомненно, угадали в нем Поддубного. Последние сомнения развеялись, когда Дуров зычным голосом поинтересовался у свина:

– Что это за бумага?

Поросенок хотел удрать, но Анатолий схватил его за воротник и поднял над столом. По залу полетел отчаянный поросячий визг.

– И что мне теперь с ним делать? – вопросил голосом Ивана Максимовича Дуров.

– Зажарить! – подсказали из зала.

– Не будем спешить, – Анатолий поднял лист, изображавший злополучный контракт. – Даже свиньи хотят жить. А ну, любезный, жри свой контракт!

Под хохот публики поросенок покорно сжевал и проглотил бумагу.

– А теперь пошел вон! – выпустил его Дуров.

Поросенок принялся метаться по манежу, будто бы не мог найти выход, а затем прошмыгнул через проход, пробежав копытцами по начищенным до зеркального блеска башмакам синьора Труцци.