Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины

– Но это же дикарство какое-то, – возмутился синьор Труцци, сообразив, что самое страшное для него миновало – его не будут бить.

Поддубный положил тяжелую ладонь на плечо владельца цирка.

– Придется, не я все это начал.

Синьор Труцци зубами оторвал край листка, пожевал его, закрыл глаза и, сделав над собой усилие, сглотнул.

– Можно сильно не торопиться, – произнес Поддубный, присаживаясь на стул, который до него занимал букмекер.

На глазах у своих артистов синьор Труцци был вынужден по маленьким кусочкам сжевать и проглотить злополучный контракт с букмекерами, согласно которому Поддубный должен был поддаться Паппи.

– Ну вот и порядок, – молвил Иван, когда Труцци закончил, и тут же налил ему воды из графина.

– Чего уставились? – не выдержал итальянец пристальных взглядов своих артистов. – Или работайте, или спать идите.

Иван поднялся, вышел, на мгновение заняв своим большим телом весь проем, и закрыл за собой дверь. Не хлопнул, не ударил, а именно закрыл. Он удовлетворил свою жажду мести, а потому стал более-менее спокоен. Ливрейные, будучи низшей кастой в цирке, посчитали за лучшее на всякий случай сразу уйти. Хозяин вполне мог рассчитать свидетелей своего унижения. Дрессировщик подмигнул Ивану, мол, все правильно ты сделал, вот только не навредил бы этим себе, после чего вернулся вместе с ветеринаром к захромавшей кобыле.

Цирковая дива Эмилия глубоко вздохнула, от чего ее грудь приподнялась вместе с корсетом.

– Я так разволновалась, что не смогу сейчас продолжить репетицию, – произнесла она грудным низким голосом. – Я бы не отказалась, чтобы вы меня проводили до моего номера, – и Эмилия тут же просунула руку под локоть Поддубному.

Он шел, ощущая рядом присутствие немолодой, но ослепительно красивой женщины, чувствовал ее разгоряченное тренировкой тело, улавливал сквозь запах парфюма природный аромат ее тела.

– Вам было страшно? – на улице она плотнее прижалась к своему провожатому, словно боялась, что нападение повторится.

– Тольки дураки ничего не боятся, – ответил Иван. – Когда один мне в ключицу дубиной заехал, я уж думал, что кость поломал. Но цела осталась.

– Это очень низко со стороны синьора Труцци. Я не ожидала от него подобного. Но теперь вспоминаю, что и мне он делал двусмысленные предложения. Ну, вы же понимаете, о чем идет речь?

– Догадываюсь.

Уже в коридоре гостиницы для артистов Эмилия плавно вытащила руку из-под локтя своего спутника и шепотом произнесла в самое его ухо, от чего даже стало щекотно:

– Вы сказали, что вам сильно ударили в плечо. Разрешите, я осмотрю? – ее тонкие пальцы коснулись ключицы, скользнули под пиджак, рубашку, но тут же Эмилия отдернула их. – Нет, не здесь, пройдемте в мой номер.

Щелкнул ключ в замке. Поддубный, как маленький ребенок, которого ведет за руку няня, очутился в небольшой, но очень уютно обставленной комнатке. На стенах висели цирковые афиши. Эмилия мало походила на свои рисованные изображения. В жизни она была не то чтобы чуть полнее, но шире в кости, а художник изображал ее хрупкой.

Цирковая дива слегка улыбнулась.

– Показывайте свою рану. А я постараюсь понять, серьезная ли она.

– Да так, ерунда, только саднит немного.

Женщина сняла с Ивана пиджак. Ее хрупкие длинные пальцы ловко расстегнули пуговицы рубашки, оголили плечо.

– О, у вас кровь. Надо промыть, садитесь.

Она усадила Поддубного на кровать, раскрыла буфет, вынула початую бутылку коньяка, плеснула его на матерчатую салфетку и стала старательно протирать ею рану. Та была небольшой, только кожа содрана. Ивану приятно покалывало плечо, запах коньяка щекотал ноздри, легкая боль отзывалась при каждом прикосновении. В вырезе платья виднелась белоснежная грудь женщины, на вид мягкая, но упругая, как свежевыпеченная булка. Эмилия перехватила его взгляд и улыбнулась, продолжая гладить рану салфеткой. Иван смутился, закрыл глаза, но не плотно, все же подглядывал и чувствовал, как приятное тепло разливается по его телу. Эмилия склонила голову к его плечу, отняла руку и нежно лизнула рану, затем поцеловала выше – в шею. Их губы соприкоснулись, Поддубный ощутил дрожь в коленях.

– Да не так же, не так, – зашептала Эмилия. – Ты что, не умеешь целоваться? Правда? Как мило. Дай я тебя научу. Это называется «французский» поцелуй, – кончик языка раздвинул губы Ивану… – пока я все сделаю сама, – пообещала Эмилия, – а ты поймешь, почувствуешь, когда и от тебя что-то потребуется.