Иван Сусанин

— Других женихов у меня нет. Аль тебе прынца заморского? Так я еще ковер-самолет не смастерил.

— Далече искать не надо, тятенька. Я за Оську пойду.

Матвей аж рот раззявил.

— Умишком помешалась, дочка. Самого неказистого парня предпочла!

— С лица не воду пить. Он добрый и работящий, и меня от сраму спас.

— На Оську благословения не дам!

— Тогда в вековухах останусь! И слово мое крепкое, тятенька.

— Да уж ведаю твой норов.

День кумекал Матвей, другой, а на третий пошел к соседу.

Пока был жив отец, Сусанна и блаженный от счастья Оська беды не ведали. А когда Матвея на рубке барского леса древом на смерть пришибло, начались всякие напасти. Вскоре мать Богу душу отдала, первенец Мишутка в пруду утонул, а затем и корова пала. Остались молодые, чуть ли не у разбитого корыта.

Вскоре Ванятка народился. Многие дела легли на плечи Оськи. Он усердствовал до седьмого поту, но силенок его не хватало. Маломощным был Оська. Другой мужик за час управится, а Оське и дня мало. И тогда, забыв про ухваты и зыбку, оставив избу на старенькую тещу, Сусанна сама за дела принялась. И на соху налегла, и за литовку[19] схватилась… Всё-то у ней ладилось. А когда Ванятка подрос и он стал заправским помощником. Чуть стало полегче. Зато господа-баре наседали, старясь выжать из крестьян все соки. Только Юрьевым днем и спасались…

Кое-как пережили зиму, а как нагрянул Егорий Вешний[20], тиун в избу.

— Надо бы, Оська, на барской пашне подсобить.

— Дык, милостивец наш, Федор Иваныч, два года сулил меня не пронимать. На своем наделе горбачусь.

— А кто тебе жита дал? Кто овсом снабдил? Кабы ни Федор Иваныч, околевать бы тебе, Оська. Допрежь на барском поле с лошаденкой походи, а засим и за свой надел примешься.

— А вдруг поморок[21] навалится? Доводилось!

— Не ведал я, Оська, что ты моего барина так отблагодаришь. Он к тебе с милостью, а ты от него рыло воротишь. Завра же отправляйся на барское поле!

В голосе Фалея прозвучала угроза.

— Будем на поле, Фалей Кузьмич, — молвила Сусанна. Поняла, что спорить с тиуном — из блохи голенище кроить. Она еще в тот зимний вечер догадалась, что не напрасно Годунов сыпал щедротами. Вотчина у него скудная, мужиков — на пальцах пересчитаешь, каждый — на вес золота. Даже холопы на сторону глаза вострят. Еще в Грачовник[22] сбежал с господского двора Минька. (Не зря теплой шапкой обзавелся).

Всю неделю пахали барское поле, а когда за свое принялись — типун Оське на язык — поморок и в самом деле навалился. Дождь льет и льет! И не день и не два, а другую неделю.

Оська лицом почернел.

— Все сроки уходят. Без хлебушка останемся.

Мужики повалили в храм к батюшке Никодиму. Заказали молебен. Батюшка со всем церковным причтем[23], пошел кадить поле, но кадило вскоре замокло, дым иссяк, а батюшка, весь промокший до нитки, всё молил и молил Господа ниспослать погожие дни.

А на другой день и впрямь проглянуло солнышко. Довольные мужики, собрав батюшке «гостинчик», кинулись на свои пашни. Но земля-матушка промозглая, и сохи и лошадки вязнут. Надо бы денька три хорошего солнышка, но и без того сроки уходят. С Егория-то уж две седмицы миновало. Тужились мужики, рвали лошаденок и костерили барина:

— Сам-то в вёдро[24] отсеялся, а мы — в самую разгрязь. Дьявол кривой!

Оська налегал на соху, задыхался и, обессилено, падал на колени.

— Лошадь веди, — пожалела муженька Сусанна. — А я за соху встану.

Но Оська замотал кудлатой головой.

— Сам как-нибудь… С роздыхом.

Оська стыдился мужиков: и без того насмешничают.

— С твоим роздыхом нам и седмицы[25] не хватит.

Сусанна решительно бралась за соху, а понурый Оська тянул за узду Буланку.

Мужики поглядывали на бабу-оратая[26] и одобрительно говаривали:

— Клад Оське достался. Никакому заправскому мужику не уступит.

— И как токмо за такого недосилка замуж пошла? Ни рожи, ни кожи.

Никто не ведал причину диковинного замужества Сусанны. А та всегда жалела Оську — за не остывающую любовь и мягкий нрав. Понять ли мужикам неизведанное бабье сердце?

Ванятка всё приглядывался к работе матери, а затем, когда сели ненадолго кусок перехватить, вдруг неожиданно молвил:

— Дозволь мне, матушка, за сохой походить.

— Да ты что, Ванятка? По такой-то земле?

— Дале взлобок идет. Там земля посуше. Дозволь!

Сусанна придирчиво (словно в первый раз) оглядела сына. Рослый, крепенький, давно уже во многих делах помощник, но за сохой ходить — надо особую сноровку иметь. Сможет ли?

— Не осрамишь зачин?

— Буду стараться, маменька. И ты, батя, не тревожься. Веди себе покойно Буланку.

Оська перекрестился на шлемовидные купола сельского храма.

— Не подведи отца, Ванятка.

Сын, следуя примеру отца, поплевал на сухие ладони, взялся за деревянные поручни сохи и тихо произнес:

— С Богом, батя.

Оська взялся левой рукой за узду, ласково прикрикнул на лошадь:

— Но-о-о, Буланка. Пошла, милая!

Лошадь всхрапнула и дернула соху. Наральник[27] острым носком легко вошел в черную землю и вывернул наружу, перевернув на прошлогоднее жнивье (бывший хозяин надела в бега подался) сыроватый пласт.