Иван-царевич и C. Волк.Похищение Елены

Шорник замялся, сдавлено кашлянул в кулак пару раз, и поднял полный мольбы взгляд на кума:

– Дальше три строчки совсем неразборчиво…

– Бревенчатую стену?.. – только и смог задать вопрос князь перед лицом настолько полного технического описания изобретения.

– Ага, – слегка расслабился и довольно кивнул Данила. – Когда он с дружками

своими ету оружию испытывал, она у них кузню наскрозь прострелила – там теперь у

них окно. В полуметре от земли. Хорошо хоть, что пустошь рядом – снаряд железный в нее зарылся аж на метру. А ежели бы изба чья была по соседству… Греха не обрались бы.

– Прямо-таки насквозь? – недоверчиво прищурился и вытянул шею князь, разглядывая чумазую бумажку с новым уважением.

– Наскрозь, – лихо рубанул ребром ладони воздух кум, – сам видел. То есть, просто на… то есть, ко всем… в смысле, в… э-э-э… ну, ты понял.

– Ну-ка, ну-ка, – загорелись глаза у Митрохи. – давай-ка поподробнее. Что оно из себя такое? Что-то на чертежике на твоем он какой-то странный…

– Самострел вот обычный знаешь? – с азартом принялся объяснять Данила.

– Знаю, – уверенно кивнул Граненыч.

Не далее, как полчаса назад он отдал распоряжение о ремонте старых пяти машин,

напоминающих арбалет на колесах и стреляющих заостренными бревнами, и сооружении трех десятков новых машин, десять из них калибра более трехсот пятидесяти миллиметров, и все это в недельный срок. И сейчас уголком мозга, не занятого распределением гарнизона, раздумывал, не перестать ли делать у бревен-снарядов заостренные концы: сдавалось ему, что от бревна, жизнерадостно прыгающего по стану врага, пользы (то есть, вреда) будет больше, чем от такого же бревна, но угрюмо воткнувшегося в землю на месте приземления.

– Ну, так он на обычный самострел совсем не похож, – заговорщицки оглянулся и понизил голос бывший шорник. – Семен говорит, что такого еще никто никогда до

них не придумывал, что они с парнями первые. И что для обороны города его оружия

– как ложка к обеду. Короче, приходил бы ты сам, кум, сегодня, да посмотрел бы: ежели он тебе глянется, то к подходу Костеевой армии таких несколько штук понаделать бы можно было, и милого друга-то с оркестром встретить. А? Как ты?

-начало сноски-

1 – Государственный герб на спинке этого стула рассеянно вырезал перочинным ножиком вчера вечером сам Граненыч, пока размышлял о стратегическом.

2 – Граненыч не мог знать, что его изобретение через сто лет будет запрещено к применению специальным эдиктом международной конвенции как противоречащее идеям гуманизма осаждающей стороны.

-конец сноски-

– Приеду, – не раздумывая, пообещал Митроха. – Сейчас они у тебя чем занимаются?

– У себя в кузне ковыряются с железяками, наверное, чем же еще, – пожал плечами Гвоздев. – Поди, еще какой подвох костяному царю затевают. У них на это дело голова двадцать четыре часа в сутки хорошо работает, так пусть теперь лучше супостат от них пострадает, чем соседи.

– Ну, так давай прямо сейчас к ним и заявимся, пока светло, – отложил карты в долгий ящик и убрал его в шкаф руководитель обороны Лукоморска.

– А давай!.. – тюкнул кулаком по столу его кум.

– Эй, Сашка! – гаркнул удивительным для такой тщедушной фигуры басом Граненыч, вызывая лакея. – Дежурную карету прикажи подать к главному входу через пятнадцать минут – мы в город на испытания, и заодно как продвигаются земляные работы поглядим! Засветло обратно не ждите!..

Кузница зятя полковника Гвоздева располагалась на самой окраине Соловьевской

слободы, более известной среди лукоморцев как Соловьевка, что между Соколовкой и Воробьевкой. Испокон веков селились в ней мастера по железу, меди, олову и прочим не слишком благородным, но жизненно необходимым, как и ее обитатели, металлам и сплавам.

Семен Соловьев был потомственный кузнец в неизвестно каком колене, десятый и последний сын в семье. Если бы его предки бросили ковать и взяли на себя непосильный труд записать свою родословную, то Яриковичи, Синеусовичи и

Труворовичи – три самых древних боярских рода Лукоморья, ведущие счисление срока

своей службы государству от легендарных братьев-основателей Лукоморска – рядом с ними показались бы Иванами, не помнящими родства.

В детстве Сёмка со товарищи – с сыновьями таких же мастеровых, как его отец и

дядья, и по совместительству однофамильцами, как почти все жители Соловьевки – в свободное от учебы в кузне и воскресной школе время умудрялись творить соседям этакие каверзы, что их компанию иначе, как соловьи-разбойники, и не прозывали.

Попавший в зону особого внимания озорников люд каждый день, как на работу, ходил жаловаться к родителям верховода – здоровяка Сёмки. Тому, естественно, влетало, но обычно как влетало, так и вылетало, и через день все повторялось сызнова.

Когда Сёмке Соловьеву исполнилось, наконец, шестнадцать, и его энергия мощным нескончаемым потоком устремилась в другое русло1, вся слобода от счастья беспробудно пила неделю.

Теперь Семен был человеком солидным, женатым, со своей кузней, полной коллег и подмастерьев, но слободские нет-нет, да и припомнят полноценному члену общества его боевое прошлое.