Иван-Царевич

— Недурственно, — промолвил жеребенок, так удивив Ивана, что он едва не позабыл про Бабу-Ягу. А говорящий недоросток ушами поводил и невозмутимо добавил: — Что ж, поскачем, хозяин, мешкать не след.

Иван уже привык к советам, поданным братьями меньшими. Кивнул он, спешился да повел жеребчика через мост.

На той стороне оглянулся, прикрыл на миг очи, да не от огня и жара, а решенье принимая, и дважды плеткою взмахнул. А после заткнул ее за пояс и вытащил саблю. Заточенное острие сверкнуло багрянцем в отблесках речного пожара.

Баба-Яга, громыхая, подскакала к реке и, осадив ступу, недоверчиво, как истая обманщица, воззрилась на Ивана-царевича, что безмятежно стоял на другом берегу. Внизу рокотала Огненная река, белым своим пламенем смахивая на волосы и бороду Ивана.

И тут увидала Баба-Яга своего паршивого жеребенка. Сперва-то она его не приметила, потому как был он присыпан пеплом, как и все остальное во мглистой этой пустыне. Но едва узрела, испустила хриплый вопль и начала колотить пестом в железную ступу. Ступа сорвалась с места, перелетела аккурат на середину моста, а он возьми и обломись.

Баба-Яга истошно вопила, покуда не достигла огненных волн. Там крики ее и смолкли. Махнул Иван плеткою в третий раз, и моста как не бывало. Тогда засунул он плетку за кушак, поворотился спиной к Огненной реке и лицом к земле-матушке и похлопал по холке жеребчика.

Ну вот, одно дело и кончено. Теперь пора Кощею Бессмертному вновь услыхать про Ивана-царевича.

Глава 10 ЧЕМ ДЕЛО КОНЧИЛОСЬ.

Каждое утро ходила Марья Моревна в конюшню поглядеть на седло с привязанной к нему подложной плеткою. Три дня миновало, потом четыре, пять, а плетка все не та. Из пьяных речей Кощея уяснила она, что путь к Бабе-Яге и служба у ней займет от силы пять дней: день туда, день обратно и три табун пасти. Ежели, конечно, все гладко сойдет. А ежели нет...

Марья Моревна губу закусила. Как ни сильны были ее чары, но запертая здесь, в глуши, не могла она знать про медведя, что Иванова коня спугнул, оттого пришлось царевичу целый день пешим идти. А раз не ведала, не могла и подавить свой страх.

Весь день места себе не находила, даже позабыла про свой план отравления Кощеевой жизни, дала ему передышку невольную. Да и ночью глаз не сомкнула. Лишь утром поняла, что вечера оно мудреней.

Об Иване-царевиче по-прежнему ни слуху ни духу. Ежели черный Кощеев конь что и ведал, то уст не разомкнул — только глянул на нее из стойла и продолжал сено жевать. Но плетка, свисавшая с Кощеева седла, оказалась не тою, что видела она каждое утро. Дотронулась Марья Моревна до нее, и от простой сыромятной кожи кольнуло пальцы силой могутной, а ноздри защекотал запах крови и насилия.

Марья Моревна аж вскрикнула от радости. Зато Иван не радовался, что опять проник он в крепость, аки вор, и второй раз пришлось ему без жены убираться. Еще более досадовал он на то, что не удалось даже одним глазком на нее глянуть: предчувствие сказало ему, что хозяин дома. А вновь обретенный конь Ивана-царевича не вошел еще в ту силу, чтобы встретиться с ворогом один на один.

Оттого поворотился он спиной к царству Кощееву, лицом к утреннему солнышку и проскакал на резвом жеребчике много верст к юго-востоку, покуда не выехал на раздольные зеленые луга тихого Дона. Именно там, по увереньям гвардии капитана Акимова, водятся лучшие на Руси кони, и это мнение разделяли казаки Дона, Кубани и Терека — все знатные коневоды.

Иван глядел, как жеребенок плещется в реке и катается по шелковой траве прибрежной, смывая и оттирая грязь да колтуны, коими запаршивел за много дней в навозной куче. Глядел и понимал, что никогда еще столь могутный конь не щипал сочные травы придонские, но покамест, кроме него, никому это не ведомо. Сперва надобно коня взлелеять-выхолить. Воды и травы тут в достатке, да вот скребница осталась в мешке под седлом Бурки, который, от медведя спасаясь, добежал, поди, сердешный, до самой Сибири.

Случилось Ивану столкнуться с отрядом запорожских казаков, промышлявших раздорами с братьями своими черноморскими. К ним и обратился Иван с просьбой продать кое-какую утварь, дабы коня обиходить. Поглядели казаки на жеребеночка — не присвоить ли себе, — но, встретя взор Ивана, столько натерпевшегося и от людей, и от зверей, да приметя саблю его острую, решили не связываться.

Распри с черкесами — это что, забава. Ну, вынесешь из них шрам-другой да сотню баек для баб, а этот россиянин так зыркает холодным голубым глазом да так за саблю держится, что с ним, поди-ка, не до забав будет. Так рассудили казаки, и дали ему целый набор щеток да скребниц, и платы никакой не взяли, разве что напросились на костре его ужин себе сготовить, а жеребчику дозволить порезвиться с их кобылицами на лугу.

Иван дозволил, хотя весьма сомневался, что конь его уже вошел в ту пору, когда кобылицами интересуются. Однако же ошибся он и, лишь увидав игры его на лугу, признал, что жеребчик растет не по дням, а по часам.