Иван V: Цари… царевичи… царевны…

— Ты, братик мой, ни о чем не печалься, — уговаривала она его, — знай себе царствуй, как можешь, Петрушку одного не оставляй, слышишь. Ты за весь род наш, за всех Милославских в ответе, в тебе едином власть их заключена.

Странно было слышать такие речи от царевны. Еще недавно мечтала она о царском венце, имя свое помещала вместе с именами Ивана и Петра, яко равноправная правительница, и вот на тебе! По-другому возговорила. Или поняла, что власть ее стала закатываться. Прежде стрельцы за ней табуном ходили, всяко ее величали, а она им бочки с брагою выкатывала да деньгами умасливала, казны не жалея. А казна и так отощала до самой крайности, какой при прежних царях вовсе не бывало. Сколь на одного князя Василья Голицына ушло — страсть! На снаряженье рати и прокорм ее, на денежные дачи, а потом на награжденья. Одному князю, другу любезному, более ста тысяч перепало. И ведь все впустую, равно как и первый княжий поход на Крым. Царь Петр, верно, все сосчитал, и потому сильно гневался на князя, не помогло ничье заступленье. Ведь пропасть денег была ухлопана впустую, как говорится, коту под хвост.

Царь Иван набрался смелости и сестрице сказал, что желает отойти от дел, пусть правит один братец Петруша, ему-де сподручней. Царевна аж побагровела вся и ногою топнула.

— И думать не смей! — рявкнула и аж закашлялась. А откашлявшись, повторила уже потише, но повелительно: — И думать не смей, слышишь!

Иван затрепетал весь, словно лист на ветру, затрепетал и, залепетал:

— Да я что… Да ведь невмоготу мне, сестрица. Должен, а невмоготу, не по силам. И Параша меня упрекает… За немощь мою упрекает…

И заплакал царь Иван. Затряслись худые плечи, задергалась голова. И возговорил сквозь слезы:

— Не жалеете вы меня, никто меня не жалеет. А я более не в силах царствовать. Не моя это доля. Я в монастырь хочу…

Обняла его царевна и аж сама слезу пустила, что с нею редко бывало — сильная она была.

— Болезный ты наш Ванюша, все мы тебя жалеем. Да что поделаешь: все мы за тобой. Не станет тебя на царстве — закатятся все Милославские. Ну потерпи, потерпи малость, ну поднатужься. Хочешь, на колена пред тобой паду?

И Софья сделала движенье, будто хочет стать перед Иваном на колени.

— Что ты, что ты, сестрица, Бог с тобою! — воскликнул он. — Не стану я проситься в монастырь. Пересилю себя.

— Ну вот и ладно, милый. А я дохтуров наших попрошу укрепить тебя настоями разными, отварами да облатками, всем, что у них есть. Оживешь ты, оправишься, право слово. Только не думай о худом и о монастыре не думай.

— Я и не думаю, сестрица, да все едино — выскакивает. Слабость такая, что неможно удержать. Знаешь, ровно вошел в меня некто серый и без моей воли мною правит.

— Нечистая сила! — испугалась Софья. — Довели тебя враги наши!

Довели, сглазили, напустили наважденье. Это все Нарышкины, их злое дело. Желают единолично править, а нас сгноить!

Глянула на Ивана и испугалась. Затрясся царь, зубы клацают. Видно, сам сильно оробел от своих слов. Да и Софья поняла, что переборщила. Принялась братца успокаивать:

— Испужался, бедный? Да нет, ты у нас чистый, святой человек. На тебе, Иванушка, благодать Божия почила. И козни врагов наших о тебя разбиваются. — И, видя, что братец все еще дрожит, добавила: — Это я так, отвратить тебя от пагубных мыслей хотела. Помни: не монах ты — царь. И весь наш царский род в тебе заключен. Милославские царствовали и будут царствовать. Сиди себе в одеждах златотканых рядом с Петрушкой на отеческом троне и головкой время от времени покачивай. Какие у тебя заботы? Более никаких. Нечего тебе страшиться да и некого. Ты царь законный, старший, избранный боярскою Думой. А правленье и без тебя сделается, люди верные да мыслительные округ тебя найдутся. А кого вперед двинуть, я тебе стану подсказывать. Ведь ты всегда меня слушался, по-родственному, как братец добрый да послушливый.

— Всегда, сестрица, всегда, — одними губами выдавил из себя Иван.

— Ну вот и хорошо. Более всего покой твоей душе надобен, вот и обрети его, яко царь истинный, державный, — продолжала уговаривать и успокаивать его Софья.

Поняла она, некий надлом произошел в нем и хрупкость его поняла. Слишком пуглив братец, ибо давно понял свою ущербность в этом мире, а скорей всего, не понял, а ощутил всем своим больным существом.

— Пойдем, братец, к обедне, — предложила Софья, желая его отвлечь и зная, что он охотно согласится.

То был верный ход. Иван оживился:

— Пойдем, сестрица, пойдем, святым угодникам помолимся, душу очистим.

Как ни хитра, ни изворотлива была царевна Софья, но все ж поняла наконец, что во многом жила чужим умом и князь Василия, и Федора Шакловитого. А ныне ощутила некую пустоту без этой опоры. Полагала она, что братец Иванушка станет ее покорными устами, что она будет влагать в него, старшего царя, все, что ей надобно. С потерею галантов-советчиков порушилась и ее уверенность. Все свои ходы на шахматной доске правления она делала наугад. А братец…