Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Хоть Петрушу и провозгласили царем, она боялась за него. Мало ли что взбредет в голову Софье-правительнице, каковой она на правах старшей беззаконно себя провозгласила. И бояре… Дума с этим как-то бездумно согласилась. Да, Дума была бездумной, безвластной и бессильной. Все решали горлопаны-самозванцы из дворян и стрельцов. Даже стрелецкие начальники уступили бесчинникам и бесчинству.

Софья ее ненавидела. Царица читала эту ненависть в ее глазах, в ее словах, обращенных к ней, даже в ее жестах. Извела бы она мачеху, да как? Пробовала, говорят. Не знала царица Наталья, что ее комнатные девки доносят Софье все, что в царицыных покоях говорится, что творится. Тучная, низкорослая царевна с непомерно большою головой и кривоватыми ногами была шестым дитём ее покойного мужа. Гляделась она старше Натальи, хоть и была на шесть лет ее моложе. Царица была стройной, легконогой, высокой, с голосом звонким и чистым, с живыми черными глазами. Ею любовались, и царь Алексей неспроста остановил свой взор на ней на смотре невест, боярышень из лучших семейств.

Софья царила в Кремле. Ее слово было законом, стрельцы ей внимали. Да, она была умна, но и коварна. Это был ум завистливый и своекорыстный, недоброжелательный и злобный. Ее приходилось опасаться. И царица Наталья задумала бежать из Кремля, из этого прибежища Милославских.

Нарышкины были в умалении. Их сторонники были малочисленны. Прежде царь Алексей владел многими вотчинами. В их числе были села Коломенское, Измайлово и Преображенское. Это последнее находилось в запустении. Царь езживал туда на соколиные охоты, но таких дворцов и палат, как в Коломенском и Измайлове, тут не было.

Ивану досталось богатое Измайлово, царице Наталье и ее детям бедное Преображенское. Приходилось мириться. У отрока Петра не было власти, а было лишь высокое звание царя. Не было власти и у его матушки — царицы Натальи.

В Преображенском все было деревянное и довольно убогое — церкви, палаты, службы. В Коломенском, куда время от времени наезжали Нарышкины, тоже был деревянный рубленый дворец. Но он был велик и прекрасен. В нем можно было заблудиться — столь много там было комнат, переходов, дверей. Но высились и каменные храмы — знаменитый шатровый храм Вознесения и церковь Иоанна Предтечи в Дьякове, супротив друг друга, над Москвой-рекой, как бы озирая дали, пойменную луговину на другом берегу и где-то там, в дымке, московские монастыри, чьи колокольные перезвоны казались слабым эхом.

Но юный Петр отчего-то более любил Преображенское. И торопил мать с переездом. Она и сама хотела покинуть постылую Москву и ненавистный Кремль, преследовавший ее доселе запахом крови. Их отъезд больше походил на бегство, хотя вряд ли пристойно было царю и царице-матери бежать из столицы царства.

В Преображенском Петр чувствовал себя в полной безопасности и в своей стихии. Здесь были его потешные. Два полка — Преображенский и Семеновский. В них прибился молодой народ — дети конюхов, сокольников, егерей, поваров и прочих челядинцев. Но помаленьку ряды полнились и взрослыми детьми дворян: окольничих, спальников, стольников и прочих служилых. Все они увлеченно сражались друг против друга. Сражались вроде бы понарошку, но в этих потехах бывали не только синяки и кровоподтеки, но и смерти. Случайные, разумеется. Но Петр каждый раз переживал гибель своих солдат. Он был чересчур впечатлителен, даже чувствителен. Это была чувствительность глубоко эмоциональной натуры.

С обеих сторон гремели пищальные и пушечные залпы, стлался дым, заволакивавший сражающихся, слышались победные крики, но и укоризны, отчаянная ругань, которою поливали другу друга обе стороны с таким же ожесточением, с каким стреляли или шли в атаку.

Петр опустошил кремлевский арсенал. Бочки с порохом, пищали, протазаны[39], алебарды, пики, шпаги, сабли перевозились в Преображенское, в воздвигнутый там военный городок с казармами, амбарами-арсеналами. Он был обнесен городьбой с башнями и земляным валом. Марсова наука давалась нелегко, всем надо было попотеть. Петр юноша не гнушался черной работы, он трудился наравне со всеми. Преображенское стало его школой дружества и демократизма, школой труда.

Школе требовались учителя. Петр сыскал их на другом берегу Яузы, в Кукуе, как нарекли москвичи Немецкую слободу. Они выучили потешных европейскому строю, приемам оружейного и рукопашного боя. Иноземцы были командирами и инструкторами, они владели тем опытом и знаниями, которых не было у окружения молодого царя.

Однажды Петр, возлюбивший разный инструмент и рыскавший в поисках его, забрался в амбары своего родственника Никиты Ивановича Романова. Разведывая среди разного хлама, беспорядочно сваленного за ненадобностью, он натолкнулся на небольшое судно. Его необычный вид возбудил его любопытство.

— Дядюшка Никита, что это за лодка? — допытывался он у Романова. — Я таких не видал на Яузе и на Москве-реке.

— Это, ваше царское величество, аглицкий бот, — с усмешкой отвечал старик. — Для мореходства.

— А чего он такой брюхатый и дно у него вострое?