Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Был большой сбор Милославских и их близких по родству. Из коих выделялся Богдан Матвеевич Хитрово. Его кликали просто — Хитрый, таков он был на самом деле. Татарские глазки сощурит, бороденку клинышком вверх взденет и изречет: возвышены не в очередь, не по достоинству, не но заслугам. Однако же царю-батюшке милей, стало быть, ему и видней. Не бунтуйте.

Кипели Милославские, аки ведёрный самовар, аки печь паровая, — оттеснили их Нарышкины, бояр родовитых, слуг верных да преданных, меж которых царевичи, царевны во множестве. Наследники престола законные, всем явленные.

А что делать? После долгого пощения возлюбил царь Алексей молодую супругу свою Наталью Нарышкину. Так возлюбил, что уж далее и более некуда. Просто оторваться от нее не может. И все Нарышкины, дотоле никому не ведомые, невидимые, в большой службе не бывавшие, пошли в ход.

Прирезали им землицы возле Высокопетровского монастыря, поставили палаты, государь зачастил в монастырь с приношениями да к Нарышкиным с милостивым словом.

Попали Нарышкины в случай, в фаворите стали. Все. Тут, конечно, не только царица молодая постаралась, а более ее дядюшка — царский любимец Артамон Сергеич Матвеев. Правду сказать — достойный человек.

Двадцать один годок ему был, когда царь поставил его пред стрельцами и сказал:

— Вот вам голова.

— Больно зелен, батюшка царь! — выкрикнул кто-то, осмелев.

— Бороденка аж не выросла!

— Рано ему командовать!

— Языки урежу! — взъярился царь.

Взрывчатый был царь Алексей, перекоров не терпел, мог и с размаху влепить оплеуху. Знали. Замолчали.

Смирил стрельцов новый голова. Добротой, душевностью, щедростью. Хорошо зажили они при нем. И многому выучились. Он их строю обучил, подобно иноземному — с иноземцами якшался и все полезное у них перенимал. Был Артамон характера покладистого, вперед не лез, не стяжал, к наукам привержен, а потому не только царю Алексею полюбился, но и стрельцам, и народу.

— Достойный человек, благой человек, боголюбивый человек, — пошла о нем молва.

Да все шире, шире. И вот он оттеснил сановитых, сам того не желая, по воле государя, да и стал ближним.

Илья Данилыч Милославский, боярин, правитель государства, с огорчения стал сохнуть. Как это так? Он, отец царицы Марьи, мир ее праху, задвинут на какие-то задворки, а худородный неведомо за что возлюблен и отличен великим государем.

Стал чахнуть Илья Данилыч и совсем зачах.

Сестры царевичей Милославских, пятеро их, были царевны покладистые, оттого что все сильно хотели замуж, а женихов достойных не сыскивалось. Принцы им были надобны — так считал царь, так они и сами считали, — а принцев в наличии не было. Ни своих, ни заморских.

Беда, да и только! А тут, на беду, Нарышкины выскочили и их оттеснили. Вовсе не глядит на своих дочерей батюшка царь. Постыли они ему со своими жалобами друг на друга да на бояр и прислугу. Почестей-де им недостает, обслуги мало, жить скушно. Женихов нет как нет. Полюбовников завести зазорно, а охота.

Вот Софья осмелела да князю Василью Голицыну отдалась со всею своей девичьей честью. Князь Василий человек непростой, заковыристый, занятный. Хоромы у него на иноземный манер устроены, и сам он книгочей и на всякие языки горазд.

Поначалу государь и ближние его сочли грехопадение Софьи дерзостью, а потом смирились. И князь Василий был принят у Милославских за своего. Достоин: умен, рассудителен, на рожон не прет и других отстраняет. Ценный советник, нет такого другого у Милославских, разве что Богдан Хитрово. Но и Богдан себе на уме: не ведаешь, добра он тебе желает или яму копает.

А князь Василий тихою речью подает разумные советы да остерегает от опрометчивых деяний. И на все у него свой резон есть.

Потому как к природному уму присовокупил мудрость книжную, собрал обширную библиотеку на разных языках и все свободное время занят чтением разных сочинений.

Царь Алексей поначалу приглядывался к нему, осторожничал, а потом тоже оценил. Книжный человек для совета надобен, но старые бояре оттесняли его от государя.

Сблизился он с царевичем Феодором. Царевич в рот ему глядел — умные речи слушал. Ему, наследнику престола, пристало ума набираться.

— Был у латинян такой мудрый человек Макиавель, — рассказывал князь Василий. — Составил он сочинение под названием «Государь». В научение будущему государю, как мудро править людьми, дабы они служили своему государю верой и правдой, и вместе с тем свой интерес соблюсти.

И стал князь переводить с латыни советы того Макиавеля. Занятные, надо признаться, советы. Федя только хмыкал, слушая княжеские переклады.

Он был юн, наследник престола. Князь был старше и опытней. Глядя на Феодора, обескураженного услышанным, он думал: бедняга, слишком наивен. И даже простодушен. Худой из него царь.

— Вот, Федюша, то, что ты должен зарубить на носу: «Слабый правитель не удержится на престоле».

— Это я понимаю, очень даже хорошо понимаю, — отвечал Феодор. — А как стать сильным? Что он там говорит?

— А вот что: «Правитель, если он хочет удержать в повиновении свой народ, не должен бояться жестокости. Он должен держать его в страхе Божием».

— А как держать?