Иван V: Цари… царевичи… царевны…

— Макиавель советует ублажать и укреплять войско.

Феодор наморщил лоб. Войско у отца было многочисленно. Алексей Михайлович заботился о нем. Тут его советчиками были Матвеев и иноземцы. Глядишь, побили поляков, и крепко побили. Отобрали у них некие земли, которые, впрочем, в старинных хрониках и летописях числились под Русью.

— «Мудрый правитель должен сам себе создавать врагов, дабы побеждать их и тем самым укреплять свое величие и силу». Это очень важная мысль, Федя. Ежели сиднем сидеть и ничего не предпринимать, то тебя сочтут за слабого. Угрожать, угрожать, угрожать и действовать. Идти войной на супротивника.

Царевич пожал плечами. Это была для него странность. Как это ни с того ни с сего идти воевать соседей. А если ты с ним в дружбе и согласии?

— Все едино, — отвечал князь Василий. — В государственных делах не может быть согласия и дружбы. Непрестанно держи ухо востро: сосед вроде добрый, а сам норовит тихою сапой у тебя кусок земли оттяпать. Разве не так? Шведы, поляки, турки, татары — разве ж можно со всеми ими жить в согласии. Да они только и ждут; как ты оплошаешь, и мигом налетят и ухватят лакомый кусок.

Феодор хлопал глазами. Похоже, он был несколько обескуражен этими советами.

— Быть царем сильным и справедливым — великая наука, — князь проговорил это вкрадчивым тоном.

— Рази ж я не понимаю, — со вздохом отвечал царевич. — Трудно, тяжко мне придется. Не ощущаю я в себе талану, право слово.

— А вот как сядешь на престол, так талан и явится, — заверил его князь Василий.

Феодор отрицательно помотал головой. Князь Василий поспешил его успокоить:

— Вокруг твоего батюшки, великого государя, дураков много: дураки так и льнут к власти, понимая, что власть есть сила, за которой они дурость свою могут укрыть. А вот что Макиавель, сей мудрый правитель, советует: «Об уме правителя первым делом судят по его приближенным. Ежели они способны да умны, стало быть, и сам правитель мудр». Еще он почитает преданность важным свойством.

— А ты предан мне, князь Василий? — неожиданно спросил Феодор.

— Неужли ты усумнился? Я предан и тебе и батюшке твоему, великому государю. Да и как иначе? Судьбою, всеми своими корнями я с Милославскими связан. И отступу никакого нету. Неужто я предамся Нарышкиным, худобе этой. Они долго не продержатся, — уверенно заключил он.

— Нет, князь Василий, ошибаешься ты, — неожиданно возразил царевич. — Батюшка души не чает в царице своей. Его от нее не оторвешь. Я вижу. А за нею и все Нарышкины в случае. Эвон как он их всех обласкал, сколь щедро маетностями наделил. А Артамон — собинный друг царский, как он присоветует, так батюшка и поступает.

— Милославские — сила. Сколь их много против Нарышкиных-то! Да вас двое, наследников, царевичей — ты да Иван.

А сам подумал: оба хилы, оба немощны, не жильцы на белом свете. Особливо Иван — этот вовсе придурок, веками прикрытый.

— На сестрицу Софьюшку уповаю, — признался Феодор. — И на тебя. Сказывают, она у тебя в полюбовницах, верно это? Да ты от меня не таись, князь Василий, быть тебе в собинных другах у меня.

— Софья Алексеевна — умна, слов нет. — Князь пытался уйти от прямого ответа. — Ум у нее мужской, сила и решимость. Она первая среди царевен.

— Батюшка тож ее отличает, — заметил царевич. — Удалась, говорит, София, истинная премудрость, не зря так нарекли. Так ты, князь Василий, так и не ответил: в полюбовниках она у тебя?

Ох, не хотелось князю Василью говорить о том впрямую, однако видел: придется признаться. Иначе в собинные други не попадешь. И ответил:

— Любовь меж нас… Какова — про то умолчу, и сего призвания довольно.

— Сильно ты ее возлюбил? — не отставал Феодор.

— Открыто тебе скажу — сильно. Обидно, что неможно нам соединиться пред алтарем. Против правил сие. Вот и приходится утайкою любиться.

— Э, князь Василий, всем о том ведомо, — махнул рукою царевич. — Бог даст, обойдете установления эти, соединитесь.

— Нет, Федя, от дедов, от Рюриковичей идут сии установления и превозмочь их никто не мог.

— Даст Бог, превозможем. Дай только взойти…

Царевич оборвал фразу, словно бы застеснявшись. Но князь его понял. И подумал про себя, что посулы царевича, еще не добравшегося до власти, мало чего стоят. А и доберется — осмелится ли? Начнет поход противу Нарышкиных — они опасны, хоть и малочисленны. Опасны, хоть и выскочки — от некоего татарина Нарыша корень свой ведут. А царь-то, царь весь в новой царице утоп, в Нарышкиной Наталье. И в малолетнем, во младенце Петрушке. Он с ним нянькается, затеи для него придумывает хитрые, по всему видно — любимчик.

Да и как не любимчик — экий мальчишечка резвый да сильный. Пропадает царь в терему. Сам с Петрушкой занимается, соколов своих забросил.

Шумят Милославские, вперед себя выставляют, а не ведают того, что царь Алексей весь в Нарышкиных. Монастырь Высокопетровский им как вотчину отдал. С царицей не разлей вода. Натальюшка да Натальюшка. Петрушечка да Петрушечка…

А царица, слышь, понесла. Глядишь, второго богатыря родит. То-то будет Милославским полное умаление.