Иван Змеевич и Краса Ненаглядная

«Направо пойдёшь — коня потеряешь, налево пойдёшь — сам пропадёшь, прямо пойдёшь — женату быть», — прочитал Ваня и вспотел от натуги. Его Гнедок мирно щипал траву, рядом оказался старый колодец, и царевич набрал воды. Умылся, напоил коня и сел на траву, задумчиво жуя кусок домашнего каравая. Что могли означать эти слова? В былинах, которые пел ему дядька Ерошка про «женату быть» ничего не было, а было «увидишь, что будет», и глупые витязи шли прямо только в самый последний момент. А надо было идти сразу прямо, где и ждала самая неминучая опасность, и где проявлялись самые лучшие богатырские качества. «Сам пропадёшь» Ване тоже не нравилось, потому что ехал он на ратный подвиг, погибать не собирался вовсе. Оставался вариант с потерей коня. Ваня посмотрел на Гнедка и подумал, что конь у него славный, и лишаться такого совершенно не хочется. Но коня можно заменить другим, так что самый безопасный вариант был ехать направо. Тем более, что слово «право» Ване нравилось. Означало оно верный путь. Однако же надвигающейся ночью не хотелось плутать по тёмному лесу. Это грозило не только потерей коня, но и собственной головы. Дядька Ерошка сказывал, что в лесу всякие лихие люди шастают, да и матушка предостерегала. Только как этих лихих людей отличит от нелихих? Видимо, вооружены они будут до зубов, с рожами зело нелепыми, в рванине. Выскочат с дикими воплями из чащи, придётся бой держать кровавый.

Ваня оглянулся по сторонам. Гнедок пасся, солнышко катилось к горизонту, стало свежо. Ваня поразмыслил и решил, что надо ему устраиваться на ночлег, а лучше стога ничего не сыскать. Хоть раньше он и спал-то в стогу всего раз, когда с дядькой Ерошкой ездил в ночное, но запомнил на всю короткую жизнь материнское тепло и пахучую сухость крестьянской постели, щекотание травинок и стрекот сверчков, шуршание полевой мыши, искавшей у человеческого бока уюта и прокорма.

Решился он вернуться к лугу, где косари уже наметали стога сена.

— Умный Гнедок, не убредёшь ли, пока я почивать буду? — потрепал Ваня коня по холке, тот ткнулся мокрым носом в ладонь, подбирая шершавым языком колотый сахар. Закрепив чембур за подножие ракиты, царевич вернулся к стогу и с удовольствием зарылся в него. Тут же прибежала полевая мышка. Пришлось её посадить на ладонь и выспросить, чего она желала.

— Поделись корочкой хлеба, а я твоего коня постерегу, — пропищала она.

— А если не поделюсь? — усмехнулся Ваня.

— Я всё равно украду, да и другие запасы попорчу, а коня твоего разбойники уведут.

— Нешто ты разбойным людям достойный отпор дашь? — недоверчиво спросил Ваня.

— Как завижу лиходеев, тебя за ухо укушу, и ты их зарубишь мечом булатным.

План полевой мыши был хорош во всём, кроме одного пункта. У Вани не было булатного меча. Но поскольку его хвостатая соратница была за меч не ответственна, то Ваня вытащил корочку хлеба, и мышь с поклоном приняла её и тут же юркнула, пропав из виду.

Сидит Заряна у окна. На пяльцах вышивает ворот распашонки. Синие васильки, зелёные листочки, переплетается узор. Льётся нянькина песня, Чернава ногой люльку качает, та на полозьях скрип да скрип. Скрип да скрип. Точно мышь шуршит в подполе.

— Ай, — пискнула Заряна, ноги поджав на лавку.

И правда, мышка из норы выскочила и на середину горницы выбежала. Села на хвостик, лапками усишки пригладила. И кто только мышек боится?

— Прочь пошла, побирушка, — говорит Чернава и лапоть с ноги снимает.

— Ты меня, нянька-непросоня не прогоняй. Как царевич из дому в белый свет выйдет, кто ему поможет, кто подскажет?

— Уж не ты ли? — смеётся Чернава, показывая щербатый рот.

Но Заряна уже берёт плошку со стола, насыпает на пол горсточку каши с сушёными ягодами. Поёжившись, обхватывает свои плечи руками. До чего же эти мыши противные, страшные какие!

Мелкая побирушка, обещавшая покровительство младенцу, не спеша ест, смешно шевеля усами.

— Настанет час, когда Ивану-царевичу нечем будет меня поблагодарить за работу. Вот я тогда и вспомню твою кашку, Заряна.