«Ивановский миф» и литература

Казалось бы, эта идея должна бы была получить свое развитие в эпоху перестройки и гласности, когда уже ничто не мешало историкам, литераторам, краеведам развернуть нечаевскую тему в сторону борьбы с тоталитаризмом, сталинщиной, откровенно признав, что Иваново — родина Первого Совета — так или иначе содействовало появлению такой зловещей фигуры, какой виделся Нечаев передовой общественности. Но здесь случилось неожиданное. Вдруг оказалось, что именно ивановский дискурс в раскрытии нечаевской судьбы делает эту фигуру куда более сложной и трагической, чем это представлялось раньше. Доказательство этому — появление трех книг: «Соломенная сторожка» Ю. Давыдова (1986), «Без креста» В. Сердюка (1996), «Нечаев» Ф. Лурье (2001). Каждое из этих сочинений отталкивается от ивановской родословной Нечаева (вот где пригодились публикации 1920-х годов!), и теперь нам предоставляется хорошая возможность, опираясь на названные произведения, подключая к ним другие историко-литературные, краеведческие материалы, увидеть формирующиеся на наших глазах новые очертания мифа о знаменитом ивановце. Причем в данном случае равнодействующими началами становятся не только сам Нечаев, но и мифологический образ села/города, где он родился и сформировался как личность.

Чрезвычайно важным представляется то обстоятельство, что детство и ранняя юность Нечаева (т. е. сороковые — шестидесятые годы XIX века) приходятся на тот период жизни села Иваново, когда оно все в большой степени становится тем пространством провинциальной России, в котором раньше, чем где-либо, в грубо материализованном виде предстают новые черты российской истории на ее маргинальном повороте в капиталистическое (а далее в социалистическое) будущее. Уже в начале XIX века Иваново было селом, которое по своей фабрично-текстильной значимости не имело себе равных в России. Академик В. П. Безобразов в «физиологическом очерке» «Село Иваново», помещенном в 1864 году в журнале «Отечественные записки», называл описываемое им село выскочкой, на которое «злобно и завистливо смотрят все соседи»[80]. Вводя в свой очерк местную пословицу «богат и хвастлив, как ивановский мужик», Безобразов писал: «В этом последнем слове… заключается… магическая для нас заманчивость и главный интерес Иванова: весь этот мануфактурный мир, этот русский Манчестер создан единственно русскими крестьянами, и причем еще крепостными крестьянами»[81]. Результат потрясающий: Иваново, построенное мужиками-раскольниками, становится «золотым дном» и по своему богатству превосходит многие крупные города России. Но тот же Безобразов и другие почитатели села Иваново не могли не признать, что к середине XIX века именно здесь, в прославленном русском Манчестере, вызывающе наглядно проявилась энтропия природно-нравственного начала русской жизни, порожденная тем же самым фабричным прогрессом. Пассионарный дух мужиков-раскольников, первостроителей села Иваново, постепенно развоплощается, становится фабричным делом, которое плодит страшную нищету, бесправие и преступность. Надежда Суслова, первая в России женщина-доктор медицины, имеющая возможность наблюдать ивановскую жизнь 1860-х годов, писала в одном из писем: «Никогда я не забуду виденного там! Какая страшная картина! На одной, или низшей ступени выдвигаются личности…, обратившиеся в машины, движимые чужим произволом, на высшей — дикие деспоты-скоты, оскверняющие собой человеческий образ, торгующие достоинством, честью. Ужасное зрелище!..»[82].

Именно тогда и начинает формироваться миф об Иванове как заклятом месте, «тихом омуте» (В. Рязанцев), «чертовом болоте» (Ф. Нефедов), «не то селе, не то городе», где правит Ванька-Каин (С. Рыскин).