Ивановы годы. Иваново детство.

А казни были впечатляющие. Головы наконец-то летели. Не могли не полететь в такой ситуации. Однако же, считать, что рубили всех подряд, будет грубой ошибкой. Напротив, разбирались с каждым отдельно, и многих оправдывали. Как, скажем, того же Михайлу Воротынского, письма от короля хоть и получавшего, но на приманку не клюнувшего. Не пострадал и Иван Мстиславский, благополучно переживший Опричнину. И даже, странное дело, сам Федоров–Челяднин, вопреки логике, отделался легко. А может быть, и не вопреки. Он был очень стар, очень заслужен, очень авторитетен на Москве, можно предположить, что очень успешно и тактично оправдывался, — и в итоге всего лишь, уплатив огромный штраф, поехал в ссылку в уютную Коломну. Однако же ненадолго. Расследование продолжалось, и следует полагать, по ходу его вскрылись какие-то вовсе уж страшные детали, потому что дальнейшие поступки Ивана совершенно выходят за рамки уже привычной нам манеры поведения. Как сообщает Альберт Шлихтинг, царь приказал доставить старика во дворец, усадил его на трон, поздравил, с поклоном сказав: «Теперь ты имеешь то, чего искал, к чему стремился, чтобы быть великим Князем Московским…», и собственноручно заколол кинжалом. Из чего (это про собственноручно) лично я делаю вывод, что нервы у Ивана к концу следствия пошли вразнос, но красноречивый комментарий по сему поводу летописи («По грехом словесы своими погибоша») никаких возражений не вызывает.

Поясню окончательно. Сразу после раскрытия заговора и ссылки Федорова–Челяднина, его огромные «отчины и дедины», — кстати, что важно, примыкавшие к Новгородской земле, — были забраны в казну и переданы в Опричнину. И только. Никаких мер сверх того принято не было. А вот после казни вельможи (хотя, казалось бы, теперь-то зачем?), летом 1568 года Иван организует неслыханную на Руси акцию: карательный поход внутри своего собственного царства, конкретно, — в бывшие владения бывшего конюшего, и считает эту операцию настолько важной, что возглавляет ее лично. Выходит, было, в самом деле, в дополнительных материалах следствия что-то этакое, заставившее учинить в челяднинских имениях (и только там, земли других заговорщиков чаша сия миновала!) погром с поджогами и реальным кровопролитием. Всего за месяц, — с середины июня по середину июля, — согласно поминальным синодикам, куда вписывали все имена неукоснительно, в вотчинах Федорова–Челяднина было убито 369 человек. Если совсем точно, то 293 «слуг боярских» и несколько десятков боярских дворян. То есть, надо полагать, вся боярская дружина. А вот по «черным людям» коса не прошлась. Кто-то из простецов, возможно, и попал под горячую руку, но в целом, — как отмечает тот же Скрынников, — «Террор обрушился главным образом на головы слуг, вассалов и дворян, но не затронул крестьянского населения боярских вотчин». То есть, выходит, не садизм, не разграбление всего подряд, а удар по конкретному слою. Единственным объяснением чему, на мой взгляд, может быть только то, что совсем немаленькое воинство конюшего было в курсе, что предстоит делать и не возражало, — то есть, также как и господин, было прямо повинно в государственной измене.

И в дополнение.

Возражая мне, дорогой коллега Фарнабаз, западник, а следовательно, почитатель Петра Алексеевича, но хулитель «Ивашки», вводит в бой тяжелую артиллерию (1[1], 2[2], 3[3], 4[4] апеллируя к авторитету самого Дмитрия Володихина, критикующего «опричный террор» по двум пунктам:

во–первых, по его мнению, репрессии Ивана обезглавили русскую армию, выбив из жизни (список) около пяти десятков «генералов», то есть, примерно треть высшего командного состава. Причем наиболее качественного: «бесстрашного И. В. Шереметева–Болышого, энергичного В. И. Умного–Колычева, рассудительного А. Ф. Адашева, опытных кн. И. И. Пронского Турунтая и П. М. Щенятева», после чего «…военное руководство перешло в руки воевод, не имевших особых заслуг, опыта и способностей».