Иванушка Первый, или Время чародея

На следующий день Лена в школу не явилась. По сведениям, полученным от Гренадерши, Елена Прекрасная переела мороженого и заработала ангину. Это надолго… Ничего, после живописи сам к ней отправлюсь. Всё расскажет, не отвертится!

На перемене я отыскал Лёху в буфете и сообщил, что сегодня мы идём к Петру домой.

– Круто, – только и сказал мой друг, и я с ним полностью согласился.

В последнее время Кощей снова стал немногословным. И вообще очень изменился, словно и не было никогда того бешеного боксёра. Теперь у него появилась цель – вернуться на ринг. Спокойным он стал, как пирамида Хеопса, не зыркает по сторонам и не сплёвывает.

После уроков мы встретились у калитки и пошли к Петру.

– Постой, я сейчас, – сказал Лёха, когда мы проходили мимо «Кулинарии». – Нехорошо к больному с пустыми руками…

Через несколько минут он вернулся с большим пакетом, на котором был изображён весёлый пончик с глазками, ручками, ножками и кричалкой: «Съешь меня, пока я горячий!»

Лёха кивнул на пакет с пончиками:

– Сегодня дед полтинник подкинул. Доволен мной, нудеть перестал!

Полдороги Лёха насвистывал что-то весёлое, перескакивая с одной мелодии на другую. Но неожиданно его словно прорвало:

– Я по истории «отлично» срубил! Про мамонтов наболтал, которые в Чувашии обитали, про тундру! Как на них наши охотились!

– Кто охотился? – переспросил я.

– Наши предки первобытные! Учёные их стоянку открыли! У села Уразлино!

– У какого села?

– Вань, ты чё? Уразлино! Ты ж это в прошлом году проходил! Эх! Может, махнём туда? Поглядим, как они жили?

Я молча кивнул.

Лёха вдруг снова остановился:

– Прикинь, училка заявила: «Я тебя, Кощин, не узнаю! Я тебе (то есть мне!) четвёрку за полугодие поставлю, если будешь продолжать в том же духе!» А я назад в бокс хочу…

– Ты вернёшься, – сказал я.

– Чё? – не понял Лёша.

– В бокс, – сказал я, – вернёшься. Обязательно.

– А, ну да, – серьёзно ответил Лёха и без всякой связи добавил: – Слушай, а давай я с Ленкой поговорю. Ну чего она тебе мозги пудрит?

– Нет, – сказал я. – Не надо, я сам.

– Хорошо, – согласился Лёха. – Тебе решать, но, если чё, я всегда рядом.

Мы подошли к дому Петра.

– Вроде здесь, – сказал Лёша, и мы поднялись на третий этаж.

Я хотел позвонить в дверь.

– Погоди, – попросил Лёха и пригладил волосы на лбу. – Готово. Давай!

Я нажал на звонок, и через несколько секунд Пётр нам открыл.

Он был ужасно доволен, что мы пришли. Ну и пончикам, конечно, тоже обрадовался.

В тот день Пётр учил нас писать натюрморт. Но у меня не очень-то получалось, потому что я думал о Ленке. Не о том, что она стащила сундук, а о том, люблю я её или нет.

И о Василисе думал. В последнее время она стала совсем тихой: волнуется из-за своей бабушки. Правда, принарядилась. Теперь на ней синяя юбка и фиолетовая кофта. А вот кроссовки те же.

Я хотел изобразить букет фиалок, но вышло одно сплошное пятно. Да и стульчик, на котором я сидел, был очень неудобным. С виду – дубовый, устойчивый, но на самом деле, как только я забывал про него, норовил из-под меня выскользнуть. В конце концов Пётр рассмеялся и предложил мне пересесть на обычный стул.

– Мне его друг подарил, авиаконструктор, – объяснил Пётр про «дубовый» стульчик. – Он из сверхлёгкого материала сделан. Это я его выкрасил под дерево.

Я пересел на обычный стул, но натюрморт от этого лучше не стал.

– Это не фиалки, – вздохнул я и хотел было скомкать лист, но Пётр меня остановил.

– Ничего страшного, – успокоил он, – я, когда только начинал, тоже с акварелью мучился. Кстати, могу эти свои неудачные попытки продемонстрировать. Этюды. На антресолях хранятся. Лёша, достань их, только стремянку в чулане возьми.

Лёха притащил стремянку, залез на неё и открыл дверцу антресолей.

Стремянка оказалась неустойчивой, качнулась. Одной рукой Лёха ухватился за дверцу, а второй совершил такое странное и неловкое движение, что на меня сверху, а я стоял прямо у стремянки, посыпались картонные папки с этюдами. Самая большая папка больно ударила меня по макушке, распахнулась, и рисунки разлетелись по коридору. Я охнул, потёр ушибленное место и начал их собирать.

Один из этюдов сразу бросился мне в глаза. Потому что на нём была изображена… моя мама! Маму я бы узнал и среди тысячи лиц.

Я поднял этюд с пола, уставился на него и больше не мог сдвинуться с места.

Ну что бы вы сделали, если вам на голову свалилась бы папка с этюдами столетней давности и на одном из них вы бы увидели собственную маму в фате и свадебном платье, а рядом – молодого человека, то есть жениха?

– Ты чего, Вань? – спросил Пётр.

Я не ответил. Лёха спрыгнул со стремянки. Он хотел заглянуть мне через плечо, ему ведь тоже стало интересно, что я там рассматриваю, но я быстро свернул этюд в трубочку, подошёл, как зомби, к Петру и сказал:

– Я пойду уже?

Пётр удивился, но особо виду не подал.

«А с другой стороны, – тут же подумал я, – куда я собрался, ничего не узнав?»

Я присел на непослушный стульчик и развернул этюд.

– Это свадьба? – спросил я.

– Свадьба, – ответил Пётр. – Кстати, удачная работа.

– Можно я домой возьму? Я потом верну, – сказал я.