Иваны

А покой, потому что ничего не нужно... - ответил Илья.

- Как же так, ничего не нужно? - опять запуталась Зина.

- Ведь человек рождается эгоистом. Отчего он кричит, плачет? Да потому, что первое, что появляется в его мозгу, - это требование, "дай"! - твердил Илья. - Есть, пить, дышать, любить! Но при обобществленной собственности это "дай" искривляется до самолюбования, самонадеянности, пошлости. Человек стал самокритичным, он все валит на себя, понимает "через себя" другого, рассуждает за другого, заботится о другом. Стал терпеливым и сострадательным, послушным и выдержанным. С другой стороны - вороватость, самолюбивость, доведенная до абсурда. А тут подбросили идею, что "каждая кухарка может управлять". Вот русский человек и забыл о первом и стал вторым. Русский человек раздвоился, потерялся, разрушился.

Илья все говорил, все более распалялся, а Зина смотрела на его красивые пухлые губы и терялась в этих дебрях. Поцеловал бы хоть, чем баснями кормить.

Но она взяла себя в руки и для приличия спросила:

- Значит, обобществление собственности - это аморально?

- Именно так! Вы, журналисты, великолепно все определяете! - воскликнул Илья.

- А как же Ульянов? - спросила с ухмылкой Зина. - Он что? Этого не знал?

- Какой Ульянов? - Илья ошалело посмотрел на Зину.

- Он что, тоже страдал от "сексуальной неудовлетворенности"?

- Да! Как раз о неудовлетворенности можно было бы и подумать! - понял, о ком речь, Илья. - Надо было думать о других, прежде чем все ломать!..

Зина была ошарашена всеми событиями в стране и в своей жизни. И эту непостижимую связь "обобществленной собственности" и неудовлетворенности теперь тоже могла допустить.

Илью же понесло окончательно.

- И лишение русского человека Бога, его Бога, и уничтожение собственности русского человека, и строительство социализма в России, "в отдельно взятой стране", и все остальное! Не было еще в мире более удачного эксперимента над человеком!

Кафе закрылось. К ним подошел официант. Они расплатились и вышли...

И больно вспомнилась Зине ее первая встреча с Иваном Романовым. В конференц-зале Романек играл с ней в пинг-понг. Словно белая мышь, шарик пинг-понга чаще забивался под стулья, чем бывал в игре. Романек лазил за ним без устали.

Была атмосфера зарождающейся любви...

Романек знал и понимал людей. Он умел находить людей...

ПОВЕСТЬ ВТОРАЯ

Жене, сыну и дочке

1. ВОЛЧКИ

Так и мы! Вросли ногами крови в избы, Что нам первый ряд подкошенной травы?

Только лишь до нас не добрались бы, Только нам бы, Только б нашей Не скосили, как ромашке, головы.

С. Есенин. "Пугачев."

Была весна. Я ехал на дачу в Подмосковье один. Дорога на дачу шла через поселок, в котором стояло от силы два десятка домов. Были дома с печным отоплением, с удобствами во дворе.

Весна была поздней. Прошлогодняя трава укутывала землю войлоком, и только вдоль кривых тропинок пробивалась она, нежно-зеленая. Березки послушно и робко склоняли свои тонкие и длинные ветки, как нечесаные волосы, ослепительно белели своими полными ногами.

Словно овдовели за зиму, подумал я.

Лес был почти голый. Лишь цветы ольхи резко желтели на сером фоне, словно вылупившиеся цыплята.

Я, как всегда, торопился, почти бежал. Надо было до темна поставить забор на задах дачи. Сразу с платформы нырнул в дубовую рощицу. Земля была холодная. Почки еще только набухали, еще только кое-где наклевывались, лопались под напором жизненных сил.

Вдалеке, у пенька спиленного дуба что-то зашевелилось. Я слышал шум еще и раньше, но не придавал этому значения. У пенька спиленного дуба в глаза ударила неприкрытая нагота женщины. Ее разбросанные, согнутые в коленях ноги. Слева от женщины, подальше от дороги, лежал парень. Дремал, подперев левой рукой щеку. Правую руку парень держал на груди развалившейся женщины.

Она была в забытьи, пьяная... Совершенно опешив, я невольно наклонился.

Попытался задернуть задравшуюся юбку или то, что с трудом можно было назвать юбкой. Но спохватился - опять лезу не в свое дело. Парень даже не пошевелился.

Я узнал в парне тезку своего, Ивана, сына хозяйки, у которой мы брали молоко. Потеряв над собой контроль, я начал хлестать Ивана по щекам, по ушам. Вспыхнула обида за поругание в человеке человеческого облика, за уничтожение в человеке святого, Богом данного.

Наконец я опомнился, но что-то надломилось во мне. Теперь я уже спешил.

Теперь я должен был зайти в тот дом, где жили Волчки, так их звали в поселке.

Так звали и мою мать, ее девичья фамилия тоже была Волкова, Наталия Петровна Волкова...

Мария Матвеевна Волкова была одна-единственная в поселке, кто держал корову.

"Вот, настрогал, а кормить мне", - ругалась она, когда зять бывал, как она говорила, пьян в "сиську". - "А их восемь. Их прокормить - не на забор влезть. А ты бы тоже, поубавила б свой пыл-то!", - говорила она дочери.

Я зашел к ним. Дома никого не оказалось...