Иверский свет

и. о. лосося,

оса, желтая как улочка Росси,

реставрируемые лоси.

Общесоюзный заяц!

Ты на глазах превращаешься в памятник,

историческую реликвию,

исчезаешь,

завязав уши, как узелок на дорогу

великую"

Как Рембрандты, живут по описи

35 волксв Горьковской области.

Жемчужны тучи обложные,

спрессованные рулонами.

Люблю вас, липы областные,

и вас люблю, дубы районные.

Какого званья небосводы?

И что истоки?

История ли часть природы?

Природа ли кусок истории?

Мы — двойники. Мы агентура

двойная, будто ствол дубовый,

между природой и культурой,

политикою и любовью.

В лесах свисают совы матовые,

свидетельницы Батория,

как телефоны-автоматы

надведомственной категории

Душа в смятении и панике,

когда осенне и ничейно

уходят на чужбину памятники

неизъяснимого значенья!

И, перебита крысоловкой,

прихлопнутая к пьедесталу,

разиня серую головку,

«Ночь» Микеланджело привстала.

ПЕРВЫЙ ЛЕД

Мерзнет девочка в автомате,

прячет в зябкое пальтецо

все в слезах и губной помаде

перемазанное лицо.

Дышит в худенькие ладошки.

Пальцы — льдышки. В ушах — сережки.

Ей обратно одной, одной

вдоль по улочке ледяной.

Первый лед. Это в первый раз.

Первый лед телефонных фраз.

Мерзлый след на щеках блестит —

первый лед от людских обид.

Поскользнешься. Ведь в первый раз.

Бьет по радио поздний час.

Эх, раз,

еще раз,

еще много, много раз.

мотогонки

ПО ВЕРТИКАЛЬНОЙ СТЕНЕ

Н. Андросовой

Завораживая, манежа,

свищет женщина по манежу!

Краги — красные, как клешни.

Губы крашеные — грешны.

Мчит торпедой горизонтальною,

хризантему заткнув за талию!

Ангел атомный, амазонка!

Щеки вдавлены, как воронка.

Мотоцикл над головой

электрическою пилой.

Надоело жить вертикально.

Ах, дикарочка, дочь Икара...

Обыватели и весталки

вертикальны, как «ваньки-встаньки».

В этой, взвившейся над зонтами,

меж оваций, афиш, обид,

сущность женщины

горизонтальная

мне мерещится и летит!

Ах, как кружит ее орбита!

Ах, как слезы к белкам прибиты!

И тиранит ее Чингисхан —

Замдиректора Сингичанц...

Сингичанц: «Ну, а с ней не мука?

Тоже трюк — по стене, как муха...

А вчера камеру проколола... Интриги...

Пойду напишу

по инстанции...

и царапается, как конокрадка».

Я к ней вламываюсь в антракте.

«Научи, говорю, горизонту... »

А она молчит, амазонка.

А она головой качает.

А ее еще трек качает.

А глаза полны такой —

горизонтальною

тоской!

Сидишь беременная, оледная.

Как ты переменилась, бедная.

Сидишь, одергиваешь платьице,

и плачется тебе, и плачется...

За что нас только бабы балуют

и губы, падая, дают,

и выбегают за шлагбаумы,

и от вагонов отстают?

Как ты бежала за вагонами,

глядела в полосы оконные...

Стуча г почтовые, курьерские,

хабаровские, люберецкие...

И от Москвы до Ашхабада,

остолбенев до немоты,

стоят, как каменные, бабы,

луне подставив животы.

И, поворачиваясь к свету,

в ночном быту необжитом —

как понимает их планета

своим огромным животом.

Кто мы — фишки или великие?

Гениальность в крови планеты.

Нету «физиков», нету «лириков»-

лилипуты или поэты!

Независимо от работы

нам, как оспа, привился век.

Ошарашивающее — «Кто ты?»

нас заносит, как велотрек.

Кто ты? Кто ты? А вдруг — не то?..

Как Венеру шерстит пальто!

Кукарекать стремятся скворки,

архитекторы — в стихотворцы!

И, оттаивая ладошки,

поэтессы бегут в лотошницы!

Ну а ты?..

Уж который месяц —

в звезды метишь, дороги месишь...

Школу кончила, косы сбросила,

побыла продавщицей — бросила.

И опять и опять, как в салочки,

меж столешниковых афиш,

несмышленыш, олешка, самочка,

запыхавшаяся, стоишь!..

Кто ты? Кто?!— Ты глядишь с тоскою

в книги, в окна — но где ты там?—

припадаешь, как к телескопам,

к неподвижным мужским зрачкам...

Я брожу с тобой в толщах снега...

Я и сам посреди лавин,

вроде снежного человека,

абсолютно неуловим.

ТОРГУЮТ АРБУЗАМИ

Москва завалена арбузами.

Пахнуло волей без границ.

И веет силой необузданной

от возбужденных продавщиц.

Палатки. Гвалт. Платки девчат.

Хохочут. Сдачею стучат.

Ножи и вырезок тузы.

«Держи, хозяин, не тужи!»

Кому кавун? Сейчас расколется!

И так же сочны и вкусны

милиционерские околыши

и мотороллер у стены.

И так же весело и свойски,

как те арбузы у ворот,—

земля

мотается

в авоське

меридианов и широт.

ОСЕННИЙ ВОСКРЕСНИК

Кружатся опилки,

груши и лимоны.

Прямо

на затылки

падают балконы!

Мимо этой сутолоки,

ветра, листопада

мчатся на полуторке

ведра и лопаты.

Над головоломной

ка-

та-

строфой

мы летим в Коломну

убирать картофель.

Замотаем платьица,

брючины засучим.

Всадим заступ

в задницы

пахотам и кручам!

ЕЛЕНА СЕРГЕЕВНА

Борька — Любку, Чубук — двух Мил,

А он учителку полюбил!

Елена Сергеевна, ах, она...

(Ленка по уши влюблена!)

Елена Сергеевна входит в класс.

МилыйЛенкакричит из глаз.)

Елена Сергеевна ведет урок.

(Ленка, вспыхнув, крошит мел;

Понимая, не понимая,

точно в церкви или в кино,

мы взирали, как над пеналами

шло

таинственное

оно..»

И стоит она возле окон —

чернокссая, синеокая,

закусивши свой красный рот,

белый табель его берет!

Что им делать, таким двоим?

Мы не ведаем, что творим.

Педсоветы сидят:

«Учтите,

Вы советский, никак, учитель!

На Смоленской вас вместе видели... »

Как возмездье, грядут родители.

Ленка — хищница, Ленка — мразь,

Ты ребенка втоптала в грязь!

«О спасибо моя учительница

за твою высоту лучистую

как сквозь первый ночной снежок

я затверживал твой урок

и сейчас как звон выручалочки