Иверский свет

важно прижаться.

Пьем за сварливую нашу «родню»,

воют, хвативши чекушку с прицепом.

Милые родичи, благодарю.

Но как тошнит с ваших точных рецептов.

Ах, как тошнит от тебя, тишина.

Благожелатели виснут на шею.

Ворот теснит, и удача тошна,

только тошнее

знать, что уже не болеть ничему,

ни раздражения, ни обиды.

Плакать начать бы, да нет, не начну.

Видно, душа, как печенка, отбита...

Ну, а пока что — да здравствует бой.

Вам еще взвыть от последней обоймы.

Боль продолжается. Празднуйте боль!

Больно!

Мы — кочевые,

мы — кочевые,

мы, очевидно,

сегодня чудом переночуем,

а там — увидим!

Квартиры наши конспиративны,

как в спиритизме,

чужие стены гудят как храмы,

чужие драмы,

со сген пожаром холсты и схимники...

а ну пошарим —

что в холодильнике?

Не нас заждался на кухне газ,

и к телефонам зовут не нас,

наиродное среди чужого,

и как ожоги,

чьи поцелуи горят во тьме,

еще не выветрившиеся вполне?..

Милая, милая, что с тобой?

Мы эмигрировали в край чужой,

ну что за город, глухой, как чушки,

где прячут чувства?

Позорно пузо растить чинуше —

но почему же,

когда мы рядом, когда нам здорово —

что ж тут позорного?

Опасно с кафедр нести напраслину —

что ж в нас опасного?

Не мы опасны, а вы лабаэны,

людье,

которым любовь

опасна!

Вы опротивели, конспиративные!..

Поджечь обои? вспороть картины?

об стены треснуть

сервиз, съезжая?..

«Не трожь тарелку — она чужая».

Благословенна лень, томительнейший плен,

когда проснуться лень и сну отдаться лень,

лень к телефону встать, и ты через меня

дотянешься к нему, переутомлена,

рождающийся звук в тебе как колокольчик

и диафрагмою мое плечо щекочет.

«Билеты? — скажешь ты. — Пусть пропадают. Лень».

Томительнейший день в нас переходит в тень.

Лень — двигатель прогресса. Ключ к Диогену — лень.

Я знаю, ты — прелестна! Все остальное — тлен.

Вселенная горит? до завтраго потерпит!

Лень телеграмму взять — заткните под портьеру.

Лень ужинать идти. Лень выключить «трень-брень».

Лень.

И лень окончить мысль. Сегодня воскресень...

Колхозник на дороге

базлегся под шефе

Сатиром козлоногим,

*осой и в галифе.

СЕВЕР

Островам незнакома корысть,

а когда до воды добредаем,

прилетают нас чайки кормить

красотою и состраданьем.

Красотою, наверно, за то,

что мы в людях с тобой не погибли,

что твое золотое пальто

от заката лоснится по-рыбьи.

Состраданьем, наверно, за то,

что сквозь хлорную известь помёта

мы поверили шансов на сто

в острый запах полета.

СВЕТ ТВОЙ

(Из Г. Абашидзе)

Если б тебя не было

рядом с моей судьбою —

то для какого неба

я б возводил соборы?

Дети умчались радостно.

Вот мы одни с тобою,

как две половинки раковины,

выброшенные прибоем.

Годы идут. Все пристальней

вижу с тоскою острой —

ты — моя божья пристань,

мой единственный остров.

Вера моя алмазная!

Даже уйдя в могилу,

ставши душой и разумом,

буду тебе молиться.

Я потому пугаюсь

той, неземной субстанции,—

вдруг там твой свет погаснет?

Вдруг мы с тобой расстанемся?

СТИХОТВОРЕНИЕ, ВРАЩАЮЩЕЕ ВАЛ

(Из Г. Абашидзе)

Неужто колесо цивилиза-

ции земной завертится обратно?

АКРОПОЛЬ рухнет? И нахлынет брато-

убийственная божия гроза?

Неужто сумасшедшие гала-

ктики сорвут свои орбиты?

Народы сгинут? Снова необита-

ема планета станет и гола?

Но где же притаится бог бессмерт-

ной Жизни? Ей немыслимы потери.

А без нее пустынная матери-

я станет, словно сброшенный бешмет.

Я верю, умирающая ци-

вилизация сменится иною.

Жизнь вспыхнет обновленно, как при Ное-

вом половодье. Мы — ее жрецы.

И толпы непонятных лилипу-

тов или великаны в форме капель

заселят мир. Но некоммуникабель-

ность мне не даст постигнуть их толпу.

Как мне представить эту цивили-

зацию? Как туда проникнуть зайцем —

в сигналящую нам цивилизаци-

ю, словно феникс будущей Земли?

Не утверждайте, что придет Конец.

Присутствием мы вечно при Начале.

Чье сердце разорвется от печали,

когда не будет на земле сердец?

ДВА ДОМА

(Из Г. Абашидзе)

Живу, принадлежа воспоминаньям.

Когда взгрустнется — есть душе приют.

Как если мы квартиру поменяем,

и в ней воспоминания живут.

Который год живу я на два дома.

В одном живу. Другой живет во мне.

Мчит память прицепившимся вагоном.

И это еще горестней вдвойне

Окошки заколочены крест-накрест.

Над окнами пристанище стрижу.

Два дома есть. Двойная жизнь и адрес.

Я оба эти дома сторожу.

ДО РАЗЛУКИ

(Из О. Чиладзе)

Крадется черной кошкой коридор.

Зима в ошеломлении обряда

отходит прочь от окон. Мне отвратна

зима с ее волшебной чередой

метаморфоз.

Тошнит от ворожбы

надежды белой или белой боли.

Воспоминаний трезвые шипы

ворованное небо прокололи.

Блестит сосулька, словно зуб зимы.

Пар, выдыхнут губами и трубою,

висит, как призрак, звавшийся любовью,

которую с тобой убили мы.

Авось, все обойдется.

Руку дай —

горячую, твою, обыкновенную,

в просвечивающих детских венах,

дай сердце мне —

горячее, неверное,

обыкновенное, как божий дар.

Бог даст, все перемелется.

Забудь.

Пусть мир уйдет в неведенье и темень,

склонивши наши головы на грудь.

Хоть мы его с тобой не переменим,

авось, все обойдется как-нибудь.

В. Шкловскому

Жил художник в нужде и гордыне.

Но однажды явилась звезда.

Он задумал такую картину,

чтоб висела она без гвоздя.

Он менял за квартирой квартиру,

стали пищею хлеб и вода.

Жил как йог, заклиная картину.

Она падала без гвоздя.

Стали краски волшебно-магнитны,