Иверский свет

Такие же отпетые —

Шоферы и поэты.

ПЕВЕЦ

Не называйте его бардом.

Он был поэтом по природе.

Меньшого потеряли брата —

всенародного Володю.

Остались улицы Высоцкого,

осталось племя в леви-страус,

от Черного и до Охотского

страна неспетая осталась...

Вокруг тебя за свежим дерном

растет толпа вечноживая.

Ты так хотел, чтоб не актером —

чтобы поэтом называли.

Правее входа на Ваганьково

могила вырыта вакантная.

Покрыла Гамлета таганского

землей есенинской лопата.

Дождь тушит свечи восковые...

Все, что осталось от Высоцкого,

магнитофонной расфасовкою

уносят, как бинты живые.

Ты жил, играл и пел с усмешкою,

любовь российская и рана.

Ты в черной рамке не уместишься.

Тесны тебе людские рамки.

С какой душевной перегрузкой

ты пел Хлопушу и Шекспира —

ты говорил о нашем, русском,

4ак, что щемило и щепило!

Писцы останутся писцами

в бумагах тленных и мелованных.

Певцы останутся певцами

в народном вздохе миллионном...

РЕКВИЕМ

оэложите на море венки.

сть такой человечий обычай —

в память воинов, в море погибших,

возлагают на море венки.

Здесь, ныряя, нашли рыбаки

десять тысяч стоящих скелетов,

ни имен, ни причин не поведав,

запрокинувших головы к свету,

они тянутся к нам, глубоки.

Возложите на море венки.

Чуть качаются их позвонки,

кандалами прикованы к кладбищу,

безымянные страшные ландыши.

Возложите на море венки.

На одном, как ведро, сапоги,

на другом — на груди амулетка.

Вдовам их не помогут звонки.

Затопили их вместо расстрела,

души их, покидавшие тело,

по воде оставляли круги.

Возложите на море венки

под свирель, барабан и сирены.

Из жасмина, из роз, из сирени

возложите на море венки.

Возложите на землю венки.

В ней лежат молодые мужчины.

Из сирени, из роз, из жасмина

возложите живые венки.

Заплетите земные цветы

над землею сгоревшим пилотам.

С ними пили вы перед полетом.

Возложите на небо венки.

Пусть стоят они в небе, видны,

презирая закон притяженья,

говоря поколеньям пришедшим:

«Кто живой — возложите венки».

Возложите на Время венки,

в этом вечном огне мы сгорели.

Из жасмина, из белой сирени

на огонь возложите венки.

ПЕРВОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

Колокола, гудошники...

Звон, Звон.

Вам,

художники

всех времен!

Вам,

Микеланджело,

Барма, Дант!

Вас молниею заживо

испепелял талант.

Ваш молот не колонны

и статуи тесал —

сбивал со лбов короны

и троны сотрясал.

Художник первородный

всегда трибун.

В нем дух переворота

и вечно — бунт.

755

Вас в стены муровали,

сжигали на кострах.

Монахи муравьями

плясали на костях.

Искусство воскресало

из казней и из пыток

и било, как кресало,

о камни Моабитов.

Кровавые мозоли.

Зола и пот.

И музу, точно Зою,

вели на эшафот.

Но нет противоядия

ее святым словам —

воители,

ваятели,

слава вам!

ВТОРОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

Москва бурлит, как варево,

под колокольный звон...

Вам,

варвары

ссех времен!

Цари, тираны,

в тиарах яйцевидных,

в пожарищах-сутанах

и с жерлами цилиндров!

Империи и кассы

Страхуя от огня,

вы видели в Пегасе

троянского коня.

Ваш враг — резец и кельма.

И выжженные очи,

как

клейма,

горели среди ночи.

Вас мое слово судит.

Да будет — срам,

да

будет

проклятье вам!

Жил-был царь.

У царя был двор.

На дворе был кол.

На колу не мочало —

человека мотало!

Хвор царь, хром царь,

а у самых хором ходит вор и бунтарь.

Не туга мошна,

да рука мощна!

Он деревни мутит.

Он царевне свистит.

И ударил жезлом

и велел государь,

чтоб на площади главной

из цветных терракот

храм стоял семиглавый —

семиглавый дракон.

Чтоб царя сторожил.

Чтоб народ страшил.

11

Их было смелых — семеро,

их было сильных — семеро,

наверно, с моря синего

или откуда с севера,

где Ладога, луга,

где радуга-дуга.

Они ложили кладку

вдоль белых берегов,

чтоб взвились, точно радуга,

семь разных городов.

Как флаги корабельные,

как песни коробейные.

Один — червонный, башенный,

разбойный, бесшабашный.

Другой — чтобы, как девица,

был белогруд, высок.

А третий — точно деревце,

зеленый городок!

Узорные, кирпичные,

цветите по холмам...

Их привели опричники,

чтобы построить храм.

III

Кудри — стружки,

руки — на рубанки.

Яростные, русские,

красные рубахи.

Очи — ой, отчаянны!

При подобной силе

как бы вы нечаянно

царство не спалили!..

Бросьте, дети бисовы,

кельмы и резцы.

Не мечите бисером

изразцы.

IV

Не памяти юродивой

мы возводили храм,

а богу плодородия,

его земным дарам.

Здесь купола — кокосы,

и тыквы купола.

И бирюза кокошников

окошки оплела.

Сквозь кожуру мишурную

глядело с завитков,

что чудилось Мичурину

шестнадцатых веков.

Диковины кочанные,

их буйные листы,

кочевников колчаны

и кочетов хвосты.

И башенки буравами

взвивались по бокам,

и купола булавами

грозили облакам!

И москвичи молились

столь дерзкому труду —

арбузу и маису

в чудовищном саду.

V

Взглянув на главы-шлемы,

боярин рек;

— У, шельмы,

в бараний рог!

Сплошные перламутры —

сойдешь с ума.

Уж больно баламутны

их сурик и сурьма...

Купец галантный,

куль голландский,

шипел: — Ишь надругательство.

хула и украшательство.

Нашел уж царь работничков

смутьянов и разбойничков!

У них не кисти,

а кистени.

Семь городов, антихристы,

задумали они.

Им наша жизнь — кабальная

им Русь — не мать!

...А младший у кабатчика

все похвалялся, тать,

как в ночь перед заутреней

охальник и бахвал,

царевне

целомудренной

он груди целовал...

И дьяки присные,

как крысы по углам,

в ладони прыснули:

— Не храм, а срам!..

... А храм пылал вполнеба,

как лозунг к мятежам,

как пламя гнева —