Ивница

Я оторопел, не знал, как быть, что делать?

Щелкнула зажигалка, чья-то дрожащая рука преподнесла ее огонек к стеариновой свече, свеча, потрескивая, приподняла белый лепесток пламени, стало светлее, представилась возможность что-то увидеть, что-то разглядеть. На высоко приподнятых тесовых нарах лежало человек восемь тяжело раненных, по мундирам, по шинелям я определил: венгры, венгерские солдаты.

– Ungarn?[9] – спросил я привставшего, с пышной шевелюрой, пожилого солдата.

– Ja, Ja, Ungarn[10].

У меня не было времени для дальнейшего пребывания в не очень-то гостеприимной хате, пришлось распрощаться с ее обитателями и возвратиться к своему взводу.

– Камрад, пистоль…

Я придержал себя, еще раз глянул на пышную шевелюру пожилого солдата, на его по-цыгански горячие глаза.

– Пистоль, пистоль.

Возле опечка увидел вороненое, изящно выточенное тело пистолета, из которого была пущена предназначенная для моей головы пуля. Пуля пролетела мимо, кто-то промахнулся… Я поднял выбитый из чьих-то рук, брошенный к порогу пистолет, а пожилой солдат кинул в мои руки добротную, из желтой кожи кобуру, вложил в эту кобуру свой трофей, подвесил к ремню и приблизился к двери, взялся за железную скобу, дверь тоскливо взвыла, опять послышался голос старухи:

– Энто ты, Хведор?

Опять промолчал, опять не отозвался, зато отозвались половицы промерзлых сеней, они заговорили под моими валенками, устрашили меня своим разговором, может, потому я оказался так быстро на улице, еще не осознав, что произошло под камышевой, заваленной обильным снегом крышей, а произошло… Ничего такого не произошло. Какой-то Иштван пустил пулю, не подумав ни о своей участи, ни об участи своих товарищей, но товарищи вовремя обезоружили не в меру воинственного безумца.

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!

Заика, он учуял мое дыхание, он обрадовал меня своим хрипловатым голосом. Пожалуй, никогда я так не нуждался, нет, не в каких-то услугах своего ординарца – в его улыбке, в его даже посредь зимы цветущих васильках. Молодой, кажется, только вчера народившийся месяц светился скупо, он – как шильце в чьей-то незримой руке, и все-таки я не мог не увидеть опушенных инеем васильков, их доброго света, а свет, он и во тьме светит…

– Товарищ лейтенант, вас командир роты вызывает.

Заика опускает свои васильки, ждет, что я скажу, но я ничего не говорю, я молчу, я боюсь, как бы мой ординарец не соблазнился теплом только что покинутой мною справной хаты. Не соблазнился, возвратился во взвод, а я предстал перед черно круглящимися глазами, предстал не под скупо светящимся шильцем, под сводом глубоко отрытого, обложенного красным кирпичом погреба, удивился умению младшего лейтенанта Заруцкого выбирать выгодные позиции.

– Где ты был? – вкрадчиво спросил младший лейтенант.

Я отмолчался, я не мог сказать, где я был.

– Подойди поближе.

Я подошел к раскрытому планшету, к зеленеющей под его целлулоидом карте-двухверстке, карта освещалась стеариновой свечой.

– Мы сейчас находимся, – младший лейтенант назвал населенный пункт, в котором мы находились (к сожалению, я сейчас не могу вспомнить наименование этого населенного пункта), – нам приказано в 20.00 занять высоту, – указательный палец младшего лейтенанта уткнулся в цифру 112.8, – если противник окажет сопротивление, закрепиться на высоте, окопаться. Задача ясна?

Задача-то ясна, но ни я, ни мои бойцы, никто из нас не прикасался к котелкам, целые сутки мы не видели горячей пищи. Пришлось спросить, что сталось с нашей кухней?

– Отстала. В наступлении все кухни отстают, поэтому и выдается сухой паек. Сухой паек вы получили?

– Получили.

– На сколько суток?

Я не знал, на сколько суток выдавалась буханка хлеба (на одного человека), пачка пшенного концентрата (тоже на одного человека), две банки мясных консервов (на двенадцать человек).

– Сухой паек выдан на двое суток, – младший лейтенант свернул планшет, приподнялся и, кругля черные глаза, уже совсем другим тоном отчеканил: – Отправляйся во взвод, выполняй приказание.

18

Есть в Воронежской области село Кочетовка, неприметное степное сельцо, открытое всем ветрам, без каких-либо скрытных подходов, без балочек, без буераков. Перед этим-то сельцом на высоте 112.8 мы и остановились, застопорились и – на продолжительное время: дней на пять, на шесть. Успел повзрослеть, стать более заметным молодой месяц, он уже не скупился на свет, светил от закатной зари до полуночи, сочувствовал нам, смотрел, как мы окапывались, окапывались сначала в снегу, потом стали вгрызаться в землю. Вгрызались, кирками и ломами вдалбливались в убитый морозами чугунно-неподатливый грунт.