Ивница

Трудно держать лом или кирку в варежках, в меховых рукавицах, тут нужны голицы, но голиц у нас не было, и нередко брались за тот же лом, за ту же кирку голыми руками. Я, как командир взвода, мог бы стоять в стороне и давать соответствующие указания, но попробуй постой хотя бы одну минуту так, без дела, на ветру, на пронзающем до костей, нестерпимо жгучем морозе… Спрятаться в свою снежную конуру, прикрыться плащ-палаткой и по-собачьи стучать зубами я не мог, а раз так, я тоже прикипел к лому, к его до блеска высветленному, выскальзывающему из рук железу. А чтоб железо не выскальзывало, я поплевал на сложенные ковшом ладони, поплевал и, как ужаленный, чуть не вскрикнул – на высветленном железе осталась кожа от моих еще не ослепших от набитых мозолей, не очень-то хватких рук.

– Товарищ лейтенант, замполит ходит, – предупредил меня всегда предусмотрительный, чуткий на всякое начальство младший сержант Адаркин.

Я опустил лом и направился в сторону тяжело плывущего в лунном свете старшего лейтенанта Гудуадзе.

– А я тебя ищу… А я-то думал, ты совсем сгиб, – Гудуадзе, как комлистое дерево, прикрыл мою душу от порывистого, заползающего за спину бездомно скулящего ветра, и все же я слышал, как стынет разогретая, как будто льдом обложенная спина. Но я храбрился, я даже пытался улыбнуться, правда, неудачно, улыбка сразу же улетучилась, оставив тупую ломоту в приплясывающих зубах. А когда я попытался сказать, что я не сгиб, зубы мои так расплясались, что я невольно стал подтанцовывать им тепло обутыми ногами.

– А я бы сгиб. Совсем бы сгиб. Говорю спасибо мадьярскому генералу. Молодец генерал, смотри, какую шубу оставил…

Мудрый грузин, расхваливая тепло своей роскошной шубы, не мог не понять, что мне от этого не станет теплее. И, намереваясь чем-то подогреть меня, таинственно проговорил:

– Я тебе согревающего принес. – Из глубокого кармана агрегата мехового отопления (так старший лейтенант назвал свою трофейную шубу) глянула алюминиевая, крепко завинченная крышка упрятанной в войлок вместительной фляжки.

– Ром, венгерский ром, – склонясь к моему уху, сообщил наименование согревающего напитка пожилой, надо полагать, знающий толк во всяких напитках человек.

Я уже знал вкус венгерского рома, пригубил из той же упрятанной в войлок фляжки, но я не знал, что ром из фляжки не пьют, потому-то и не смог выдолбить свой командирский окопчик, я быстро опьянел и, ничего не чуя, заснул в снежной конуре, пожалуй, я бы окочурился, если б замполит не прикрыл меня своей генеральской шубой. Я долго не мог оклематься, мне казалось, что я попал в плен, меня куда-то волокли, я упирался руками и ногами, я головой кидался…

– Барашек, какой бодливый барашек!

Кто это? Замполит Гудуадзе? Значит, он спас меня.

– Товарищ старший лейтенант…

Я сбросил с себя шубу, вылез из конуры, глянул на небо, небо все прозеленело, особенно там, где намечалась утренняя заря.

А на заре я уже был в штабе батальона, на опушке отделенного, убранного в дымно нависающий иней, зябко цепенеющего леса. Встретился с лейтенантом Захаровым, он все такой же неугомонный, настоящий боевой командир. Невольно подумалось: ни я, ни младший лейтенант Заруцкий, никто так легко не шагает по войне, как этот статный, на вид вроде бы жидковатый паренек. Увидел я и лейтенанта Аблова, длинные его ресницы мохнато заиндевели, он смигивал с них утреннюю зарю, утреннего снегиря. Приподнимал узкие плечи, зябко поеживался лейтенант Русавец, он подошел ко мне и, как робкий школьник, тихо и недоуменно спросил:

– Зачем мы здесь собрались?

– Придет новый командир бригады, – ответил за меня все знающий и все слышащий (даже прихваченный морозом голос Русовца) замаскхалаченный лейтенант Захаров. Он вооружился немецким автоматом (шмайсером) и весь утыкался запасными, прямыми, как школьная линейка, патронными рожками. Мне тоже хотелось похвастаться бельгийским браунингом (странно, что мои товарищи все еще не обратили на него внимания), расстегнул кобуру, взялся за грифельную рукоять и, как крылом ворона, блеснул нержавеющей, изящно выточенной сталью.

– Ерунда! Оружие для самоубийц и дамских пальчиков, – авторитетно заявил все знающий Захаров. А если бы он знал, что в магазине моей «ерунды» всего-навсего два патрона, тогда бы я совсем оконфузился. И все-таки тайно я продолжал гордиться, как-никак это был первый мой трофей, это было оружие, вышибленное из рук поверженного врага.

Штаб батальона располагался в затиши, в разбитой по-лагерному палатке. Палатка отапливалась, из выведенной на улицу железной трубы струился едва заметный синеватый дымок, он не в силах был оставить хотя бы мало-мальски заметный след не только на отдаленно стоящих ясенях, кленах, не оставляя следа и на протянутой к нему хрупкой, как стеклышко, жимолости, зато пышущая жгучим холодом заря заполнила весь лес, каждую его ярыжину, она, наверное, добралась и до какой-нибудь лисьей норы, уставилась в нее своим леденящим взглядом.