Ивушка неплакучая

Феня и Мария не знали о затевавшейся в Завидове свадьбе и потому были сильно озадачены, когда под горою, на дороге, ведущей из села в степь, появился необычайный кавалерийский разъезд. С десяток мальчишек, раздувая полы пиджаков, с диким, разбойным криком и улюлюканьем, размахивая плетками, самодельными нагайками и деревянными саблями, мчались во весь дух прямо, казалось, к будке. Но, не доскакав метров сто, резко повернули влево, в направлении соседней деревни Варварина Гайка, вихрем пронеслись мимо застывших в удивлении трактористок, прокричали что-то озорное и невнятное, скрылись за Правиковым прудом. Затем появились подводы, их было около дюжины: отчетливо доносился звон колокольчиков под разукрашенными дугами, слышались пьяные, разухабистые голоса; «Хаз-Булат удалой» скакал по степи, вдогонку ему неслась увитая бабьим визгом «Полным-полна моя коробочка», взъяривались частушки. Теперь стоявшие у будки люди уже поняли, что к ним приближался свадебный поезд, только никак не могли взять в разум, за каким лешим ему понадобилось вымахнуть на полевую дорогу, — не знали трактористы, что главным распорядителем свадебного ритуала, то есть дружкою, был Пишка, и он решил для пущей важности промчать невесту с женихом сразу по трем селам: сперва по Завидову, затем по Варвариной Гайке, а на обратном пути прихватить Салтыково, а может быть, еще и Панциревку — знай, мол, наших, черт подери! Конечно, в Варварину Гайку можно было бы попасть и даже скорее нижней дорогой, но Пишка повел поезд по верхней, степной. У него, у Пишки, был свой план.

Михаил Тверсков, Павлик Угрюмов и Настя Шпич хорошо знали, чья это свадьба, знал, наверное, и Тишка, но, чтобы не расстраивать Феню, не говорили ей об этом. А теперь украдкой взглядывали на нее: догадалась аль нет? В первую минуту лицо Фени ничего не выражало, кроме удивленного недоумения, затем стало быстро покрываться бледностью, а глаза утрачивать синеву, темнеть. На передней бричке, в которую были впряжены сытые, незавидовские, лошади, она увидела Авдея и Надёнку. Не сразу сообразила, сраженная увиденным, что это были жених и невеста. Посреди брички стоял, раскорячив ноги для устойчивости, дружка с красным бантом на груди, с рушником, перекинутым через плечо. Это и был Пишка. Размахивая руками, он что-то орал. Когда поезд приблизился, Феня и все, кто был рядом с нею, увидали на его лице печать откровенной радости. Едва поспевая за первой подводой, катились другие, полные нарядными бабами. Против будки, в каких-нибудь ста шагах от нее, Пишка что-то скомандовал, подвода резко остановилась, так что ехавшая вслед едва не врезалась в нее своим дышлом.

— Поезжай! — крикнул Авдей. Он не глядел на трактористов.

Пишка, однако, не послушался. Кобенясь и ерничая, пританцовывая на бричке, адресуясь к одной Фене, он запел жутко фальшивым голосом:

Сорок елок, сорок елок,
Сорок елочек подряд.
Нынче вот какая мода:
Девки сватают ребят.

— Го-го-го!

— Ха-ха-ха!

В хмельном поезде — хохот, рев. Феня стояла не шелохнувшись, с застывшим, окаменелым лицом. Лишь глаза все более темнели, не мигаючи глядя на глумливую процессию. Не выдержала лишь тогда, когда услышала голос самой Надёнки:

Я иду, а мне навстречу
Трактора да трактора.
Почему любовь не лечат
Никакие доктора?

Вот тогда только Феня повернулась и побежала к своему трактору. А ей вдогонку неслась, жаля и обжигая, глупая и злая прибаутка Пишки, сочиненная, похоже, им самим для этого случая:

Ах ты, Феня дорогая,
Нынче новые права,
Если парень не подходит,
То тяни за рукава.

Настя не вытерпела, подскочила к первой подводе, закричала, чуть не плача:

— Как вам не стыдно? Да замолчите вы! Авдей Петрович, как ты глядишь на все на это? — Затем посмотрела на Пишку так, что тот на миг опешил: — Прочь отсюда, кривая собака! Дезертир несчастный!

— Ну ты вот что, ты не больно! Я ведь не посмотрю, что ты Шпичиха. И на вас найду управу. Оскорблять инвалида Великой Отечественной! — вмиг протрезвев, ощетинился Пишка. — За это ответишь!

— Отвечу. Уматывайте отсюда, пока мы всех вас не подавили тракторами, как сусликов!

Во второй подводе, за спиною погонщика, важно восседали сватьи — Матрена Дивеевна Штопалиха и Авдотья Степановна. Морщины на лице Штопалихи разошлись, разгладились от беспредельной широкой улыбки. Ее тоже подмывало пропеть частушку, но она не решалась и только шевелила губами, да плечи неудержимо подпрыгивали, как подпрыгивали они у нее в молодости, когда она, бывало, притопывая, приговаривала: «Ходи, изба, ходи, печь. Хозяину негде лечь». Лик Штопалихи был сейчас светел, радостен и малость лукав. И вдруг на том же лице все переменилось: только что молодо поблескивавшие глаза округлились в животном страхе, рот разверзся в жутком крике.