Ивушка неплакучая

— Неужто конец?.. Неужто тут она ждала меня… смертушка?.. Ой, что это?.. Звон какой-то?.. Моягет, в висках?.. Аль показалось? Нет, звенит, звенит…

Звон колокольца приближался, делался все слышней. Такие бывают только под дугой.

Феня сделала страшное усилие, оторвала себя от сугроба, шарахнулась в сторону, туда, откуда накатывался звон, и чуть не натолкнулась лицом в храпящую морду вмиг остановившейся лошади.

— Чалый! — устало крикнула Феня.

Из белого бушующего омута вынырнул Авдей. Подхватил ее на руки, попес в сани, закутал с головой в тулуп. Сделал все это пока молча. Молчала и она, покорно и бессильно подчинившись ему. Закутав ее, Авдей развернул

561 жеребца на обратный путь. Намотал конец вожжей на санную раму. Упал в сани и закричал умоляюще:

— Чалый, милый!.. Теперь на тебя вся надежда! Неси, друг! — И нырнул под тулуп сам.

Оба тяжело дышали, долго не могли заговорить. Потом, согревшись, чувствуя надежную его близость, она спросила:

— Кто же тебе сообщил?

— Отец твой, Леонтий Сидорович, телеграммой…

— Ты давно приехал?

— Третьего дня.

— А как же ты узнал, что я нынче объявлюсь?

— А я каждый день выезжал на Чалом. Дороги-то замело, даже трактор не проходит, не то что…

Жеребец меж тем отбрасывал назад белые версты. Сам белый, бешено мчался по невидимой глазу, но отлично чувствуемой им дороге. Ветер свистел в его гриве, в распушившемся хвосте, в расщелпнах саней, меж копылов полозьев; заливался где-то высоко колокольчик. Прямо с этим ветром, с его свистом и звоном под дугою и вынес Чалый их в Завидово, содрогаясь всем своим могучим, распаленным телом и сигналя, оповещая селение ослепительным ржанием.

36

Весна была спорой. В одну педелю вскрылись Медведица и впадающая в нее Баланда, поднявшиеся в них и вышедшие из берегов воды соединились с хлынувшими с гор, с полей потоками, как и в прежние годы, затопили лес, прилегающие к нему луга, устремились через Поли-вановку, мпмо Апрелева подворья, на другие улицы, разбили селение на острова, заполнив собою все низинные места, подобравшись в ночи и ко многим избам. Завидовцы, которым, казалось бы, не привыкать к половодью, все-таки всполошились. на все село звучал уже хрппло-ватый, с посвистом, почти мужской голос Штопалихи, успевшей взобраться в своем затопленном дворе на самую вершину навозной кучи, воздвигнутой в течение зимы при очистке хлевов. Куча эта дымилась, как Ключевская сопка, а Матрена Дпвеевна возглашала:

— Люди добрые, спасайте! Никак, всемирный потоп начался!.. В святом ппсанпи сказано… Эй, Артем Плато-пыч! Заверни-ка с лодкою-то сюда! Не видишь — тону!

— Я, чай, не Ноев ковчег! — ответствовал тот. — Выбирайся, Матрена, сама аль зятя покличь, чтобы выручал!

— Где он у меня, зять-то?! Был, да весь сплыл. Нету теперя у меня никаких зятьев!..

— Ну как хошь. А мне, Матрена, не до тебя…

Штопалихина изба стояла по самые окна в воде. Обрадовавшись ей, вокруг важно плавают гуси, заглядывают в окна, тыкаются в стекло сплюснутыми желтыми своими клювами.

Штопалиха, перестав на минуту взывать к проплывавшим мимо односельчанам, отчаянно кричала — теперь уж на гусей:

— Кши, кыш, нечистая сила! Всю замазку как есть с окон склюют…

С крыльца правленческого дома за ней, посмеиваясь, наблюдали мужики. Тишка говорил Авдею:

— Иди спасай предбывшую свою тещу. Не ровен час, захлебнется, утопнет…

— Выплывет…

— А черт ее зпает, — усомнился Тишка, — вдруг возьмет да и утонет… Пойду прихвачу лодку и сыму ее с кучи. Глядишь, поднесет лампадку. У нее завсегда найдется…

Сев, как и весна, тоже был ранним. Десятка два мощных гусеничных тракторов уже бороздили ровное, хорошо возделанное поле, таща за собой огромные, новейшей конструкции сеялки. В кабине одной машины, оставшейся без трактористки прямо перед посевной, — трактористкой этой была Верка-Недоносок, вышедшая недавно замуж и перекочевавшая в соседпее село Чадаевку, — сидела Феня. На темном, исхудавшем лице ее напряженным блеском светились большие, вроде бы остановившиеся в своей суровости, не менявшие выражения глаза. В сторонке, пересыпая в горсти поспевшую для посева землю, стояли Тимофей Непряхпн и Точка. Тишка говорил с удивлением:

— Третьи сутки без смены. Она что, очумела? Бригадир, могла бы и передать кому трактор-то… Или хотя бы напарницу себе взяла. Она и девчоиок-то измучила. Те тянутся за ней, не хотят отставать. Нинуха моя вон то-нее былинки сделалась, хорошо, что Верушка вовремя убралась из Завидова, а то бы… Этак-то надорваться можно…

— Насчет девчат я с ней поговорю, — сказал Точка. — А Федосью лучше не трогать. Может, только в работе она и забудется на время, пригасит душевную свою боль. Да и то сказать: кто же жалеет, щадит себя в разгар посевной?!

И все-таки на селе были и такие, кто мог в этот час предаваться праздности. Но праздности ли?.. У Штопа-лихиного двора старухи раскинули по бревнам свои темные, широченные и длинные, в неровную сборку, не подверженные решительно никаким модным поветриям юбки. Ораторствовала Штопалиха: