Из багажника с любовью

Я как могу пытаюсь вырваться. Быть может, я смягчал свои удары из-за какого-нибудь ненормального чувства, которое я еще не понимаю, но сейчас я почти наверняка пытаюсь сбросить ее с себя и не могу сделать это.

Мне нужно, чтобы она сжалилась надо мной.

Я пропадаю.

Я пропал.

* * *

Я все еще в могиле.

Теперь я сижу, прислонившись к земляной стене. Мое лицо все еще покрыто землей, и я пытаюсь проморгаться. Глаза горят.

Во рту — привкус грязи. Я выталкиваю воздух через нос, пытаясь прочистить ноздри.

Мои руки связаны клейкой лентой.

Минди сидит в могиле вместе со мной.

— Я нашла твой рюкзак в машине, — говорит она. — По крайней мере, я предположила, что он твой, если, конечно, Терренс не таскал с собой набор убийцы, о котором я не знала. Ты довольно неплохо подготовился. — Она выставляет перед собой охотничий нож. — Это на случай более детальной работы над Терренсом?

Это не изобличающее доказательство. Я никогда его ни на ком не испытывал. Но мне все равно не нравится, что она трогает мои вещи.

— Это подарок.

— Не ври мне. Я не позволю тебе разговаривать со мной как с дурочкой. Я хочу, чтобы ты сказал мне, кто ты такой.

Мои ноги тоже связаны клейкой лентой — лодыжки замотаны так, словно на это ушло полрулона. Раз уж я не смог победить Минди, когда пытался поймать ее, безоружную, с помощью лопаты, маловероятно, что смогу повернуть ситуацию в мою пользу, когда я беспомощен, а у нее есть нож.

— Я никто.

— Ты не никто. — Она вытирает свои глаза, красные и опухшие. — Я не умею мучить. Я никогда этим не занималась. Ни малейшего представления, как причинить кому-то максимум боли, но я могу резать и ломать что-нибудь, пока ты не заговоришь. Не заставляй меня, пожалуйста, это делать.

— Я никто, — настаиваю. — Твой парень натягивал мою девушку, и я его убил. Вот и все.

Она не нашла ничего такого, что противоречило бы моей истории. Она совершенно нелогична.

— Все, если не считать того, что ты пытался меня убить.

— Мне нужно было подчистить концы. Ничего личного.

— Конечно. С чего бы убийство должно быть чем-то личным, а? — Она вертит нож, перебрасывая его из одной руки в другую. — Я не говорю, что между нами что-то было. Никаких искр. Ничего такого, что бы нас держало вместе после похорон Терренса. Но… тебе не нужно было трогать меня. Честное слово, не стоило.

— Извини.

— Не извиняю.

— Нет, я серьезно, ей-богу.

Хотел бы я, чтобы она связала мне руки за спиной, ведь тогда удалось бы незаметно попытаться освободиться и застать ее врасплох. Но руки у меня на коленях. Если бы я мог закинуть их ей на шею, может быть, что-нибудь и вышло бы, но маловероятно.

— Я не собираюсь тут распускать нюни, — говорит она. — Просто хочу, чтобы ты знал, что не стоило этого делать.

— Я знаю. Это была ошибка.

— Расскажи мне правду, почему ты убил Терренса.

— Я уже рассказал.

— Ты и вправду собираешься заставить меня это сделать? Вместо того, чтобы дать прямой ответ, ты вынуждаешь меня выпытывать его из тебя.

— Я не знаю, что тебе сказать. Если ты считаешь, что именно это нужно сделать, если ты дошла до того, что хочешь вынудить меня дать тебе информацию, которой у меня нет, тогда я никак не смогу тебя остановить.

Она снова вытирает глаза. Слеза бежит по щеке, оставляя узкую полоску на грязи, в которой измазано ее лицо.

— Тогда позволь мне убедиться, что я на сто процентов правильно тебя поняла, — говорит она слегка надтреснутым голосом. — Ты сознательно решаешь не отвечать на мой вопрос, и, таким образом, я вынуждена буду пытаться заставить тебя говорить. Все верно?

— Не сваливай все на меня, — говорю я ей. — Если хочешь резать меня, это все на тебе. Это твой выбор. Если ты считаешь, что у тебя потом будут проблемы, если тебе кажется, что это будет преследовать тебя, тогда, может, не стоит этого делать.

Заметила ли она, что я вспотел?

А это важно? Невиновный человек потел бы в таких обстоятельствах.

Минди выглядит печальной. Не просто смирившейся с тем, что ей придется сделать, а неподдельно печальной.

Она подносит лезвие ножа к моему левому глазу.

— Я Убийца Обухом, — выпаливаю я.

Я плохо переношу боль, когда она моя.

Она недоверчиво усмехается.

— Так вот ты кто! Какого черта я раньше не додумалась?

— Ты меня знаешь?

— Конечно, знаю. Ты серьезно думаешь, что я, живя с Терренсом, ничего не знала об Убийце Обухом? Он использовал эту историю, чтобы подкатить ко мне в баре.

— Я сказал тебе, кто я. Убери, пожалуйста, нож.

Она опускает нож, но не прячет его.

— И что, он тайно пытался выследить тебя, и тебе пришлось убить его до того, как он раскрыл твое настоящее имя?

— Не так изощренно.

— Месть?

— Да.

— Месть за то, что он рассказал полиции, как случайно обнаружил тела убитых тобой людей?

— Да.

— А ты считаешь, что он не должен был ничего рассказывать? Что ему следовало просто продолжить свой вечер, словно ничего не произошло?

— То, что сделал я, не имеет ни малейшего отношения к нравственной составляющей того, что сделал он. Он разрушил мою жизнь. Вот и все.

— Но в этом же нет никакого смысла.

— Его там и не должно быть.

— Я предпочитаю вещи, в которых он есть.