Из блокады (СИ)

Этот, так этот: не хуже других, наверное. Я осторожно взял оружие. Если бы не повязка на ладони… она мешает крепко сжать рукоятку, нож, того и гляди, выскочит. Я переложил его в левую руку. Неудобно и непривычно. Морщась от боли, я размотал тряпицу. Порезанные пальцы распухли, там, где короста оторвалась вместе с тканью, засочилась кровь. Я сжал ручку ножа. Больно, да ничего с этим не поделаешь…

— Дай посмотреть, — велел угрюмо следивший за мной Степан, и, увидев покалеченную ладонь, ещё больше помрачнел.

— Болит? — посочувствовал Клыков.

— Терпеть можно, — ответил я, — дядя Вася, дай закурить.

Клыков поспешно вытащил трубку.

— Всё хуже и хуже, — сказал Степан, — Клык, ещё раз подсуетись, сгоняй за профессором.

И без того неуклюжий, Архип, после бессонной ночи двигался так, будто накануне переборщил с медовой настойкой.

— Партизану совсем худо, — тихо сказал он, шмыгнув распухшим и покрасневшим носом.

— Про это после, — недослушал Степан. — Ты Олегу ладонь посмотри.

— И что? — завёлся Архип, глянув на мою руку. — Тоже мне, рана! Поболит, и пройдёт. Я говорю: «Партизану совсем худо!»

— Не ори, мы тебя услышали, — тихо сказал Степан. — Займись Олегом.

— Обработать надо.

— Так обработай. А вылечить сумеешь?

— Сумею. Через недельку будет, как новенький.

— Надо сейчас.

— Я учёный, а не колдун.

— Значит, обезболь. Хотя бы это…

— Это могу, — сказал Архип. — Ты сам это можешь. Дай ему хмель-дурман, он про эту болячку и думать забудет.

— А не опасно? — спросил я. — Недавно пробовал! Вдруг привыкну?

— Опасно, — жёстко сказал Степан. — Но драться с Зубом ещё опаснее. Может, ты и привыкнешь! Может, даже, и помрёшь от дурмана. Потом. А так Сашка зарежет тебя через пять минут. Жуй, и не выпендривайся!

Пришлось подчиниться, а чтобы перебить кислый вкус во рту, я стал жадно попыхивать трубкой. Степан, между тем, говорил:

— Сашка опытен, тебе до него далеко. А ты, зато, моложе. Значит, быстрее и выносливее. Опять же, реакция лучше. Потому не старайся решить дело сразу, не лезь на рожон, затягивай бой. Пусть он прыгает, а ты жди своего шанса. Понял?

Я кивнул.

— Не вздумай бить ногой; не пройдёт. Нож ты у него не вышибешь, а он полоснёт тебя. Или в грязи поскользнёшься, тогда конец. Надеюсь, понял?

Я кивнул.

— Не вздумай парировать ножом. Или уходи, или лови руку в захват и сближайся. Понял?

Я кивнул.

— Забудь про всякие стойки. Ты этого не умеешь. Пусть Санёк выпендривается, а ты двигайся, как в жизни. Не мешай телу. Оно само знает, как нужно. Понял?

Я кивнул.

— Не верти нож в ладони. Как взял, так и держи. В сырую погоду руки быстро станут скользкими, можешь выронить. Понял?

Я снова кивнул.

— Раз понял, всё… иди. Больше ничем помочь не смогу. Да не спеши ты. Пусть подождёт. Ишь, стоит, мокнет, герой! А нам это лучше. Замёрзнет, мышцы застынут. Ты пока скидывай рубаху.

Степан твёрдыми пальцами начал разминать моё тело.

— Как рука? — поинтересовался он, когда закончил.

Я сжал и разжал кулак. Ладонь совсем не болела, по ней растеклось лёгкое онемение. Взяв нож, я направился к выходу.

— Стой! — велел Степан.

— Что ещё? — обернулся я.

— Разувайся, обуешь мои сапоги. В твоих не шибко побегаешь. И ещё… ладно, чему раньше не научил, сейчас научить не успею. Ты там это, не благородничай. Просто зарежь его, и возвращайся. Понял?

Я в очередной раз кивнул.

— Раз понял, удачи!

Клыков перекрестил меня. Он постарался сделать это незаметно, а я увидел.

* * *

Я медленно приблизился к Сашке. Хотелось накрутить себя, сейчас бы мне пригодилось немного злости, да где же взять её, эту злость? Когда стала нужна, вся куда-то подевалась, незаметно, по капельке, утекла. Ничего не осталось, даже страха, лишь звенящая пустота в голове. Ну, дайте же хоть немного злости! Без неё — пропаду!

Сашка ждал: обнажённый торс, к груди прилипли мокрые волоски, в правой руке нож.

— Не передумал? — спросил я.

— Начинаем.

— Ну, начинай…

Драка на ножах — не очень зрелищное дело, пожалуй, со стороны это ещё скучнее, чем выступление поселковой самодеятельности. И здесь, и там самое интересное случается в конце, но там концерт завершается танцами, а здесь с них всё начинается. Мы топчемся на месте, словно в неспешной пляске, выжидаем и боимся упустить возможность — ту самую, которой успеет воспользоваться лишь один.

Сашка делает осторожный шажок. Я так же осторожно пячусь. Ещё шаг. Зуб мотает головой, убирая некстати упавшую на глаза мокрую чёлку, и кидается в атаку. Я, суматошно взмахнув руками, отскакиваю. Лезвие чужого ножа — снизу вверх — проносится перед лицом. Этот удар — мимо. Повезло… на всякий случай отхожу ещё на пару шагов. Чёрт, как скользко… Сашка наступает, я пячусь. Всё время назад и вправо.

Снова мелькает нож, теперь не опасно — далеко от меня.

Ветер в лицо, дождь в глаза; протереть бы, проморгаться… Сашка вновь атакует, а я отступаю.

— Хватит бегать, дерись, — рычит Сашка.

— Пошёл ты!