Из блокады (СИ)

— На, лопай! А после займись чем-нибудь, — Партизан грохнул на табурет, стоящий перед кроватью, сковороду, в которой шкварчала тушёнка пополам с жареным картофелем, — хватит безвинного изображать! То Сыч нытьём донимал, то ты на мою голову свалился. Я не подписывался смотреть на ваши кислые рожи! Зачем мне такое кино?

Объяснил я Партизану, что не его дело, какая у меня рожа, кислая, или, может, сладкая. Не нравится — не ешь! И, вообще, валил бы ты, дядя, ко всем чертям!

Не повёлся лесник на дерзость, не порадовал скандалом, лишь рассмеялся в ответ:

— Куда ж ты меня гонишь? Я, между прочим, дома, это ты ко мне притащился, а не я к тебе. Приютили, так будь человеком, понял? В общем-то, у тебя другого выхода, кроме как за меня держаться, и нет. Если что-то не по нраву — проваливай, скатертью дорога! Порадуй Пасюка — сгинь в лесу! А ежели собрался доказать свою правду, так для начала, хотя бы, живым останься. Рядом со мной тебе, всяко, проще будет. Обиделся он, видите ли! Хреново с ним обошлись! Могли бы и вздёрнуть! Тогда бы и узнал, каково это, когда по настоящему хреново! ты не представляешь, каково это, болтаться в петле. Словами не описать…

Лесник потёр ладонью горло. Чуть ниже бороды ещё виднелся лиловый след от верёвки.

— А тебя, вон, пожалели, — продолжил задумчиво Партизан. — Болтался бы в мокрых штанах, народ смешил. Другому виселица и за меньшие художества полагается, а ты отделался лёгким испугом. Если бы начальство не подставил, барачникам повод для бузы не дал, так и вовсе ходил бы в героях. Да тебя и не наказали. Ты что, не понял? Тебя спрятали! В Посёлке Пасюков достанет, а сюда не дотянется — руки коротки!

Наверное, в чём-то лесник прав, по крайней мере, зла мне, точно, не желает.

— Присоединишься? — я показал на сковороду.

— А как же! — Партизан достал из кармана ложку. — Это мы с удовольствием. Вообще, я тебя поблагодарить должен.

— За что? — не понял я.

Лесник помрачнел, его пальцы непроизвольно коснулись шеи.

— Да за это… там, на площади… ты ж, наверное, полминуты время тянул. Я почти и не мучился.

— А-а… — мне, почему-то, сделалось неловко. Когда я шёл к Партизану, немного побаивался, что лесник припомнит, кто затянул петельку на его шее. Но, услышав мою историю, тот лишь кивнул на дверь: заходи, мол, располагайся. И сокрушённо пробурчал вслед: «эх, тупая башка, наворочал дел».

— Сыч-то где? Тоже, видать, есть хочет? — я попытался уйти с неприятной темы.

— Ты б его не трогал, — махнул рукой Партизан. — У Сыча своя обида. Похлеще твоей будет.

— Ему-то на что обижаться? Людей угробил, а сам-то живой.

— В точности, как ты, — усмехнулся Партизан.

— У меня другой случай, — сказал я.

— Как у тебя, так сразу другой? — Партизан хитро прищурился, из-под бровей сверкнули зелёные глазки. — А как у Сыча, значит, не другой? Да за то, что пасюки с его сеструхой сотворили, убить мало. Я бы конечно, убивать не стал, потому что добрый. Я бы оторвал у этих гадов то, что между ног выросло, и сожрать бы заставил. А Сыч — злой. Взял топор, и по-мужски разобрался!

— Подожди, — удивился я. — У Сыча из-за наркоты крыша поехала. Причём тут Надька?

— А почему, ты думаешь, его не повесили?

— Этого я не понимаю, — признал я. — Ну, хорошо. Допустим, что-то у Сыча, или, как ты говоришь, у его сестры, произошло. Зачем же махать топором? Есть милиция, в конце концов! А если каждый начнёт самосуд устраивать, что будет?

— Порядок будет! — резко сказал Партизан. — Потому что на ментов, когда дело касается барачников, сейчас надежды мало. Умный мент скажет: «Успокойся, Сыч. Жива твоя сестрёнка, и хорошо! Пошалили ребята, лишнего себе позволили — дело хоть и досадное, но понятное. Заживёт и забудется. И, кстати, что вообще случилось? Надька молчит, а ты чего разволновался?» А Надька, она ж не дура, она и будет молчать, иначе пасюки ей такую жизнь устроят, что легче самой удавиться. Конечно, делом может заняться мент поглупее, хотя бы и ты. Он тут же побежит арестовывать негодяев. А назавтра их отпустят, потому что, с одной стороны, попросит, кто надо, чтобы барачников не раздражать, а с другой — ты им ничего не предъявишь, Надька же молчит. Я Сыча понимаю — довели человека! Что кругом виноватым остался — судьба такая. Без виноватого нельзя. А самый хороший виноватый — тот, за которого заступиться некому. Сказали, наркоты нажрался — люди верят. Ты же поверил?

— У него хмель нашли, — попробовал возразить я. — Или, скажешь, опять враньё?