Из блокады (СИ)

— Здравствуй… давай, это, уже знакомиться Дима так меня зовут… Дядя Дима называют, я здесь самый главный начальник… а ты кто? — голос дядима звучал чудно, и говорил чужак необычно, без пауз и интонаций, будто сначала проговаривал фразу про себя, а потом слова стремились быстрее, пока их не забыли, выскочить наружу.

— Олег, — я даже почувствовал непонятное облегчение. Выбирать, что делать, бежать или оставаться, не приходится. Выберут за меня.

— Хорошо, что Олег. Мой сын тоже Олег… который пятый или шестой, — дядя Дима гордо посмотрел на меня. — Они мне все тут дети… много, это, на самом деле, моих. Это про которых точно знаю, что мои… про других догадываюсь, что мои. Уже и внуки есть — они совсем мальцы.

Я с опасливым интересом посмотрел на чужака — во, даёт! А дядя Дима, продолжил:

— Извини, что негостеприимно повстречали… сам видел, срочные дела неожиданно.

— И ты извини, — на всякий случай покаялся я, хотя виноватым себя не чувствовал. — Эта ваша Настёна, она ведь сама! Сзади напала, вот и пришлось… если честно, даже не видел, кого бью.

Дядя Дима поджал губы, лицо сморщилось — печёное яблоко, а не лицо. Взгляд тускло-серых глаз кольнул, и уплыл в сторону. Потом вождь махнул рукой:

— Вышло как вышло, что было не поправишь… а другим урок будет — надо с тобой, это, не шутить.

— Меня-то вы зачем сюда привели? — задал я самый главный для себя вопрос. — Тоже для кровпивца?

— Кто есть кровопивец?

Я показал рукой на пожирающее Настёну растение.

— Странно ты его назвал: «кровопивец»… нет, тебе рано. Зачем спешить? Очень больно это, — сказал дядя Дима. — Поговорю с тобой немного, и решу… или отпущу, или не отпущу… Мне, это, здесь поговорить не с кем, здесь не любят говорить, они друг друга молча понимают… а мне, старому, как, значит, раньше, хочется языком помолоть. Идём, говорить будем.

Издали жильё дяди Димы показалось симпатичным; аккуратная избушка, сам бы в такой пожил. Но когда мы подошли ближе, она мне разонравилась. Щелястые стены, дыры между потемневшими брёвнами кое-как законопачены мхом, окошко не застеклено, а сено на крыше сопрело. Не хоромы, но, по сравнению с шалашами, которых в деревне множество — нормально. Внутри дом оказался ещё беднее, чем выглядел снаружи. Земляной пол, кое-где из него вылезла травка, в углу — крытая пятнистой шкурой неведомого зверя кучка сена; это, стало быть, ложе. А вместо табуреток два чурбака.

— Значит, дела такие, — сказал дядя Дима. — Значит, сейчас тебя накормим-напоим, а потом уж поразговариваем… Ты, это, имей в виду, бояться не надо, тебя не обидят. Поговорим, и домой уйдёшь. Понятно?

— Понятно, — кивнул я, а сам понадеялся: «вдруг не врёт, вдруг отпустит? Кто их, дикарей, знает?» Я, на всякий случай, поинтересовался: — Как же я дорогу-то найду?

— Ну, сюда как-то пришёл, и обратно как-то сумеешь… разве трудно? — съехидничал вождь.

Появился парень с большой, выдолбленной из дерева, миской в руках. Еда! Жареные на углях ломти сочного мяса исходят паром, а запах — сумасшедший! Переживания переживаниями, а желудок протяжно заурчал. Оказалось, и не тошнит меня, и голова уже почти не болит, зато есть хочется неимоверно; с ужина маковой росинки во рту не было. Выбрал я не слишком подгорелый кусок — сочно и мягко. Я не понял, какого зверя мы едим, а спросить не решился; вдруг, ответ окажется несовместимым с аппетитом?

— Ты, это, ешь не стесняйся, — проглотив мясо, сказал дядя Дима. Он кидал в рот кусок за куском, губы и подбородок лоснились от жира, горячие капли текли по ладоням. — Летом еды много, всем хватает. Вот зимой, это, зимой не хватает.

Какое мне дело до их зимы? Зимой и у нас жизнь не сахарная! Хотя им в их убогих жилищах, должно быть, совсем тоскливо, но мне-то что? Меня другое беспокоит, разные вопросы в голове крутятся-вертятся, покоя не дают. А спросить я не решаюсь, боюсь, что ответы не понравятся.

— Дядя Дима, а что вы сделали с моими друзьями? — собравшись с духом, поинтересовался я.

— С ними, это, ничего плохого, — ответил дядя Дима, а я подумал, что, скорее всего, он врёт. Ну, в самом деле, не полные же дикари идиоты, чтобы позволить нам вернуться в Посёлок? Искать нас не станут, о ком-то погрустят, а кого-то и вовсе не вспомнят. И никто не узнает о большой, живущей, буквально, под боком, дикарской общине. Дядя Дима продолжил: — Головы у них сейчас болят, это да. Если пыльцу вдохнуть, потом голова обязательно болит, тут ничего не поделать… а как же? У тебя болела и живой… а, может, зверь какой на них наткнулся, пока спали. Тогда плохо… но, скорее, никому они не нужны, проснулись, и домой повернули. Куда им без оружия? Вы без оружия не умеете… Ты подумал, что мы их убили? Звери зря не убивают, думаешь мы хуже?

— Честно говоря, есть у меня сомнения, — признался я. — Это насчёт того, что зря не убиваете. Мы вас не трогали, а вы пришли, схватили, потащили. Оружие отняли. Что мне думать?

— Ты напутал! Не мы пришли — вы пришли… да… сначала поубивать вас хотел, пока вы не убили нас! Когда бы мы пришли к вам с оружием, что бы вы сделали? Поубивали бы…