Из блокнота в винных пятнах (сборник)

– То есть эти детки не берут на себя никакой ответственности, не пытаются, ничего не делают, ничего не хотят делать – они не желают поддерживать общество! – Великий редактор Уэбб говорил, как мой отец, которого я похоронил. Смотрите. Вот детки, которых рожают на свет, и первым делом они узнают про, например, водородные бомбы – их копят про запас разные страны, их теперь уж хватит, чтобы всех тридцать раз поубивать, кроме богачей, которые закопаются поглубже, или тех парней, что свои космические корабли готовят, новые Ноевы Ковчеги. Непременно будет второй потоп, как нас, бывало, предупреждали старые уличные крикуны на Першинг-сквер, только на сей раз – пламенем, а не водой.

Так кому в восемнадцать лет захочется пойти работать на моторную компанию, закручивать гайки, когда за тридцать секунд его жопу может разлучить с его яйцами навсегда? За каждую кнопку разрушения несет ответственность только один человек. И настанет такой день, может, даже завтра, когда этот идиот подойдет… по чистой математической случайности – и это сделает?

Так чего тогда не отращивать волосы и не покуривать траву? Расслабься. Каждый миг принимай, как дар чуда.

Я такой же был, пока Бомбу не изобрели. Я был хипов из принципа, рожденного еще до хипов, – если человеку суждено умереть, к чему накапливать ненужные человеческие владенья?

И вот Уэбб сказал:

– Я хочу, чтоб ты сделал статью против хиппи.

Вот человек, выпустивший два коллекционных сборника моих стихов; человек, читавший мои стихи и перечитывавший их, – и все равно он не понимал, кто я такой.

– Я не могу написать статью против хиппи, Джон. Они никогда ничего плохого мне не делали. Им это и в голову не приходило. Делали другие. Например, я сидел в тюрьме. Ты тоже.

Уэбб воровал брильянты, пока не завоевал уважения как редактор. Тюрьму он прошел. Хотя давно уже написал об этом свою раннюю мягкую обложку, упоминать об этом вовсе не следовало. Теперь ему требовался кредитный рейтинг у торговцев бумагой и прочих. Если обмолвишься, что Уэбб сидел, «Луджон Пресс» внесет тебя в черный список навсегда. Один бедняга в рецензии на «Распятие» разок допустил такую оплошность и упомянул, что Уэбб сидел.

Великий редактор щелкнул мне пальцами.

– Всё! Ему конец, навсегда!

А еще Уэбб козлил Майка Макклюра, когда тот появился на телевидении, одетый, как петушок, с темными тенями под глазами.

– Ну всё, – сказал Уэбб, повернувшись ко мне, – Макклюру конец!

В общем, я вернулся в Л.-А., не написав статьи против хиппи, пока Уэбб не покончит и со мной. Наверное, если он это когда-нибудь прочтет, однажды ночью ко мне в окно влетит пуля.

Выходили и еще мои книжки. Большинство изданий были очень ограничены в количестве, и знали их только в Подполье. Но ко мне уже начали стучаться преподы из колледжей, втаскивали внутрь свои мягкие вялые конечности и белые мягкие лица, а также упаковки пива. После пары банок они очень быстро напивались, и я слушал, о чем они говорят. Я никогда особо не ладил с учителями английского, когда они пытались меня учить.

Ко мне постоянно приходят люди, разговаривают со мной; без приглашения приходят, и я слушаю, даю им что есть выпить, и они уходят. Но часы эти не тратятся впустую – человек учится у человека, а если же нет, он прохлопал первого трубача и надул мешок говна!

И профессура, и бродяги всегда были очень искренни – вываливали на меня, что у них было, а этого мало.

Однажды Джон Брайан решил запустить Подпольную газету под названием «Открытый город». Меня попросили раз в неделю сдавать туда колонку. Ее я назвал «Заметки старого козла». И под этой личиной писал рассказики. Раз в неделю, почти два года. После скачек, выигрывал или проигрывал, в пятницу или субботу я брал три или четыре шестерика и выстукивал колонку, слушая Малера, по сравнению с которым и Бетховен, и Бах выглядят рохлями.

Брайан печатал все, что я ему сдавал. То было весьма любопытное время в моей жизни – все относились ко мне как к гению, поэтому приходилось им подыгрывать и что-то писать. Это ж нетрудно – чтобы стать гением, нужно просто им быть.

– Добыть его или быть? – бывало, недослышивал кто-нибудь в тех темных барах Филадельфии.

– Добыть, конечно, – отвечал я.

Тем временем меня подстрекали ходить на собрания Подполья. Обычно заявлялся я туда пьяный или не ходил вообще. Команда там сильно яростной не казалась. Все до странности спокойные, мертвые и откормленные для своего возраста. Сидят, перекидываются дурацкими антивоенными шуточками или про дурь анекдоты рассказывают. Их все понимали, кроме меня. Что это за хуйня? А их она тормошила. Мне же было скучно.

У меня возникало такое чувство, что, если настанет время идти в НАСТУПЛЕНИЕ, нам следует вооружиться новейшим оружием, натренироваться как надо, поубивать стукачей, всё, в общем, сделать. Я даже революционером-то не был, но знал, как нужно мыслить настоящему революционеру. А пацаны в итоге принялись играть в Великий Романтизм и друг другу пистоны ставить.

Они паясничали. У них кишка была тонка. Они чуть ли не добровольно шли в лапы Истэблишменту.