Из чего созданы сны

— Хорошо, я напьюсь до беспамятства. Бессмысленно. Почему бы и нет? — Она выпила полфужера и отдала его мне. Потом побежала к моей портативной пишущей машинке и вытащила из-под нее конверт. Ирина надорвала его, и оттуда опять выскользнули банкноты.

— Но это уже слишком много, — пробормотала она. — Опять две тысячи… Все вместе это уже гораздо больше, чем пять тысяч марок… — Она прочитала вслух письмо: «…столько денег, сколько я хотел бы тебе подарить, нет во всех банках мира, вместе взятых. Точно так же, как мужчины всего мира, вместе взятые, не смогут тебя так сладко…» — Она замолчала. — О Боже, а вдруг это кто-нибудь прочтет! Письмо надо немедленно порвать и сжечь! — Однако она не порвала и не сожгла его, а прочла: — «Продолжение под подушкой на твоей кровати…» — Ирина была уже очень сильно пьяна, она улыбнулась мне и побежала в спальню. Я быстро снял трубку и потребовал бар. Подошел Чарли, и я кое о чем попросил его.

— Сделаю, господин Роланд, — ответил бармен.

Я повесил трубку и пошел в спальню, прихватив с собой два полных фужера с шампанским. В спальне тоже было включено радио, встроенное в ночной столик. Зазвучала музыка из бара, «I'm always chasing rainbows»,[107] старая вещь…

Ошеломленная Ирина стояла перед кроватью. Она свалила все конверты, письма и деньги на откинутое покрывало и таращилась на меня.

— Вы сошли с ума!

— Разумеется, — сказал я. — И вы в этом виноваты.

— Двести десять тысяч марок долгов и вдруг такие вещи… Боже мой, да я за всю жизнь таких денег не видела! Почему вы это делаете?

— Все стоит в этом письме, — ответил я. — Потому что, ну читайте!

Она послушно прочла:

— «Потому что я тебя люблю…» Какой вздор!

Я протянул ей фужер, и мы вместе выпили. Потом я забрал у нее фужер, поставил рядом со своим на столик и обнял Ирину.

— Никакой не вздор, а правда, — проговорил я. И как только я это произнес, это действительно стало правдой. Я столько свинства делал в своей жизни, но на этот раз это была правда. Конечно, мы были пьяны. И тем не менее, это была правда.

— Мы же совершенно не знаем друг друга, — сказала Ирина в моих объятиях. Теперь она больше не вырывалась. — Мы ведь ничего не знаем друг о друге.

— Я достаточно знаю о тебе, — сказал я и прижал ее к себе. — Я в тебя влюбился еще в лагере, когда ты вошла в дверь… В твои глаза влюбился, в твои черные волосы, которые на самом деле иссиня-черные, как твои глаза… и в твой голос…

И вот именно в этот момент зазвучала музыка с пластинки, которую я просил поставить Чарли, — «Хоровод». Я на секунду выпустил Ирину, смахнул деньги и бумагу на ковер, потом снова обнял ее и мягко попробовал уложить.

— Нет, — прошептала она, — пожалуйста, не надо…

— Надо, — сказал я. — Я прошу тебя, дорогая…

Ее колени поддались. Она опустилась на постель, а я опустился на нее и стал целовать ее губы, ее лоб, ее шею, пытаясь расстегнуть молнию на платье.

— Вдруг кто-нибудь войдет… — простонала Ирина.

— Все заперто, — успокоил я ее и, нажав кнопку возле кровати, выключил верхний свет. Теперь горел лишь ночник под красным шелковым абажуром.

Мы больше не разговаривали, она поворачивалась с боку на бок в моих руках, я снял с нее платье, потом стянул лифчик и белые трусики, она извивалась как змея, тихонько постанывая, ее золотые туфли упали на пол, она лежала голая передо мной, лишь в узком пояске для резинок и в чулках, и была такой красивой, такой прекрасной.

Я встал и быстро разделся, сбросив всю одежду на пол. Потом я опять лег рядом с Ириной и стал гладить и целовать все ее тело, каждую клеточку — затылок, уши, глаза, груди, живот. Мои губы скользнули ниже. Она застонала громче и перестала вертеться, ее бедра раскрылись, когда я спустился к тому месту, и я прижался туда лицом и был так ласков и бережен, как только мог. Пальцы Ирины вцепились в мои волосы, я почувствовал, что ее возбуждение росло, и сам был беспредельно возбужден, как никогда раньше. Но я продолжал целовать ее и ждал, пока она сама не позовет меня.

Она вдруг всхлипнула:

— Иди ко мне… скорее… скорее… давай…

Я приподнялся и лег на нее. И мне казалось, что музыка «Хоровода» звучит все громче и громче, словно красивая мелодия все смывает и уносит прочь: всю суетливость и неуверенность, печаль, напряжение, сомнения, размышления, заботы, усталость, «шакала».

Да, и его тоже.

9

Отзвучал «Хоровод». Я сидел голый на краю постели. Теперь из радиоприемника доносилась музыкальная тема «Лаура».

Ирина сидела тоже голая на постели, обхватив колени руками, волосы ее были спутаны, а по лицу текли слезы. Она была очень несчастна, а я был в ярости. Я поискал в пиджаке, который валялся на ковре, сигареты и зажигалку, нашел и то, и другое, но зажигалка не работала, и я со злостью, выругавшись почти вслух, отшвырнул сигарету, уже взятую в рот, и уронил зажигалку.

— Теперь вы злитесь, — сказала Ирина.

— Ну с чего же, — произнес я и оделся.

— Злитесь, — вздохнула Ирина. — И я могу это понять. Прекрасно понимаю. Это все моя вина…

Я выпил глоток шампанского, и меня всего передернуло. Оно было теплым.