Из чего созданы сны

В течение следующих двух часов фройляйн показывала нам лагерь. Конечно, не все, но очень многое. Лагерь поддерживался и управлялся Красным Крестом, а также Каритас,[17] Внутренней Миссией, обеими церквями[18] и Рабочим благотворительным обществом. Перечисления поступали из Бонна. Правда, по мнению фройляйн Луизы, этого было явно недостаточно, чтобы сводить концы с концами.

Невидимый радиоприемник передавал через громкоговоритель развлекательную музыку. Мы видели молодых людей и детей многих национальностей. Маленькие играли с воспитательницами или одни, старшие ходили от одного ведомства к другому, которые имели здесь своих представителей, или спорили с серьезным видом, прогуливаясь по потрескавшимся бетонным дорожкам, окаймленным облетевшими березами и голой черной ольхой.

Бараки все походили друг на друга — деревянные, длинные, приземистые. Они были свежеокрашены, но, если войти внутрь, было видно, что они очень старые. Стояла вонь от многих-многих лет и многих-многих людей, та вонь, от которой невозможно избавиться, как бы дочиста ни было все оттерто.

Существовали два лагеря — для девочек и для мальчиков. Мы видели общие комнаты, спальни (с нарами в три этажа, как на корабле), столовые. Все было аккуратно прибрано, букетики цветов, на стенах пришпиленные булавками кадры из фильмов или картинки с девочками, собственные рисунки воспитанников. У малышей — игрушки.

Все, с кем мы встречались, вежливо здоровались. Берти фотографировал. Я слышал много языков. В одном из помещений мы обнаружили девочку, которая в совершенном одиночестве сидела у стола. Она положила руки на стол, а голову на руки и беззвучно плакала. Берти, конечно, ее сфотографировал. Девочка нас вообще не заметила.

Да, все было очень аккуратно, но пахло отчаянием и нищетой, неприкаянностью, сырой одеждой и невыразимой печалью. Шлейф этой печали висел над всем лагерем.

У входной двери каждого барака висели списки названий готическим шрифтом. Я прочитал: «Восточная Пруссия. Земля Мемель. Западная Пруссия. Данциг. Позен. Кенигсберг. Штеттин. Верхняя Силезия. Герцогство Бранденбург. Саксония. Тюрингия. Мекленбург». Под названиями были нарисованы гербы провинций и городов — явно уже давно, так как краски совсем стерлись. На многих бараках были старые и новые названия тех областей, которые после войны отошли Советскому Союзу, Польше или ГДР. Конечно, в них жили в основном дети из Польши или из ГДР, но также и подростки из многих других стран.

Нам все время встречались девочки. Мне показалось, что девочек было больше, чем мальчиков. Или, может быть, мне так только показалось, потому что среди девочек было так много хорошеньких? После войны в мире выросло целое поколение симпатичных девушек. Их можно было встретить даже здесь. Почти все девушки были сдержанны, лишь немногие нам улыбались. Мальчики держались проще.

Здесь была и довольно большая церковь, полностью деревянная, с высокой открытой колокольней на четырех столбах, так что наверху можно было видеть колокола. Внутри было холодно. Берти сфотографировал маленького мальчика, который заснул, молясь на коленях перед алтарем.

Фройляйн Луиза торопливым шагом шла впереди нас и все нам объясняла.

Она объяснила нам технологию экстренного приема и сводила к представителю органа власти по этой процедуре. У него как раз были какой-то чех и переводчик. Такой процесс был долгим и трудным делом, с оформлением целой кучи бумаг. «Но так надо», — объяснила фройляйн. Она сводила нас к представителю бюро по трудоустройству, на станцию дезинсекции и в барак, где все дети сразу по поступлении проходили полное медицинское обследование. Фройляйн отвела нас к представителям Ведомства по охране конституции. Здесь за письменным столом сидели двое мужчин и беседовали с испанцем и греком. Мужчины говорили на этих языках. Как только мы вошли, они замолчали. Эти господа были немногословны. И, кроме того, они не разрешили Берти здесь фотографировать. Во всех других местах было можно, а здесь — нет.

Одного из господ этого ведомства звали Вильгельм Рогге, другого Альберт Кляйн.[19] По крайней мере, так они представились. Кляйн был крупным и толстым, Рогге был худым и в очках с очень толстыми стеклами.

Я понимал по-испански и спросил, не могу ли я участвовать в разговоре с молодым испанцем.

— Нет, — отрезал Рогге. — Исключено.

— Если вы уже огляделись, то мы бы просили вас покинуть кабинет, — сказал Кляйн. — У нас масса работы.

— Послушайте… — начал я.

— Прошу вас, — сказал Кляйн.

С Ведомством по охране конституции ничего не поделаешь. Без прикрытия тут нельзя. Я выразил это вслух. Господа Кляйн и Рогге улыбнулись, вежливо и непринужденно.