Из чего созданы сны

— Ну да, — подтвердила фройляйн. — Потому что они всего лишь духовные сущности. Инстинкт — это же просто тюрьма для тела. Видите ли, в этом-то отсутствии инстинктов они и едины, и едины со всеми святыми, вот. И я принадлежу к их группе, они меня приняли, и мы встречаемся на болоте и разговариваем друг с другом…

— О чем вы разговариваете? — спросил Демель.

— Обо всем, что происходит в лагере. К этому у моих друзей самый большой интерес. И о моих заботах. Если я не знаю, как мне лучше поступить с каким-то мальчиком или девочкой, если ребенок трудный или больной, или сбежал, или что-то плохо, тогда они советуют мне, — фройляйн склонила голову набок, прислушалась и кивнула.

— Что там? — спросил Демель.

— Француз, — ответила фройляйн. — Он же слушает!

— Да, конечно. И где он?

— Возле окна, сзади вас, господин пастор. Француз просит сказать вам, что они никогда не дают мне точных советов — он сказал «конкретных», — они не дают мне ни приказов, ни указаний. Они, например, не говорят: «Возвращайся в лагерь и будь особо ласковой и снисходительной к злому ребенку, он злой только потому, что видел так много зла». — Нет, они говорят: «Делай побыстрее то, что решила, потому что это у тебя получится». — Ну, и я, конечно, совершенно точно понимаю, о чем идет речь! Это же однозначно, правда?

— Гм-гм! Да, конечно. Совершенно однозначно. Предупреждают ли вас иногда эти голоса, фройляйн Луиза?

— Конечно, они это делают! Часто! Но тоже всегда таким образом, чтобы я сама искала смысл. Они же не могут говорить по-другому.

— Почему?

— Ну, потому что конкретного на том свете нет, — ответила фройляйн Луиза. — Это же ясно, как Божий день, господин пастор!

17

— Шизофрения, — сказал я.

— Конечно, — подтвердил Пауль Демель. Он пригладил рукой короткие волосы. — Бедная фройляйн! Все это я рассказал вам только потому, что тем временем и так все узнали. Потому что воспитательницы хотят, чтобы в их бараках ее больше не было. Потому что женщины практически вытолкали ее, и она укрылась здесь. Потому что травля против нее, вопреки всем моим усилиям как-то сгладить ситуацию, приняла такие формы, что и доктор Шалль вынужден подумать, не отправить ли фройляйн Луизу на пенсию. Это большое несчастье…

— Я сойду с ума! — резко сказала Ирина. Она сидела возле телефонного аппарата и смотрела на него не отрываясь, будто хотела загипнотизировать: — Не может же он быть занят часами!

— Бывает, — отозвался я.

— Девушка на коммутаторе забыла про меня!

— Уверен, что нет. — Я положил руку на плечо Ирины. — Наберитесь терпения. Еще немного. Сейчас вас обязательно соединят.

— Обязательно, — подтвердил пастор.

— Тогда вы собирались выяснить кое-что из ее прошлого, — напомнил я. — Проходила ли она когда-нибудь курс лечения у психиатра.

— Да, — отозвался он.

— И что? — я бросил взгляд на диктофон. Он работал.

— Родилась и выросла в Райхенберге, — начал Демель, вынимая вилку шнура электроплитки из розетки. — В порядке. Снова отлично нагревается. Да. Рано потеряла родителей. Десять лет в приюте. По складу характера была милой доброй девочкой, открытой и отзывчивой. С восемнадцати лет работала воспитательницей в Вене. В двадцать четыре была временно направлена в Исполинские горы. В богемскую часть. Буквально рядом с Белым Лугом.

— Что такое Белый Луг?

— Верховое болото, такое же, как здесь, — ответил он. — Да-да, вы видите, все сходится. Подождите, еще больше сойдется. Там, в Исполинских горах, фройляйн Луиза пережила свою первую, относительно позднюю любовь. Насколько я смог установить, вообще ее единственную любовь. Этот молодой человек — немного моложе ее — пошел однажды на Белый Луг и в этом болоте погиб. Его труп так и не нашли. Мне также не удалось выяснить, был ли это несчастный случай или молодой человек имел склонность к меланхолии или чему-то подобному.

— Как бы то ни было, умер он молодым, — сказал я. — До своего срока. Задолго до срока, который, возможно, был ему отпущен. Как и те… — Я не договорил.

— Как и те друзья, которые появились у фройляйн Луизы здесь, — закончил за меня пастор Демель и кивнул. — Далее, после пребывания в Исполинских горах — провал на полгода. Я не знаю, что там было.

— Возможно, первый приступ шизофрении, — сказал я и погладил вздрагивающее плечо Ирины. — Спокойно, — сказал я, — спокойно. Разговор обязательно будет. Могут дать в любой момент.

Она подняла на меня глаза и вымученно улыбнулась.

— Полагаю, вы правы, — произнес Демель. — Скорее всего, она была в какой-нибудь клинике. Потом, после выздоровления, она снова работала воспитательницей, всегда только воспитательницей, и всегда в лагерях. В лагерях всех типов.

— И при режимах всех типов, — добавил я.