Из чтений по церковной археологии и литургике

Вообще надобно заметить, что христианский эпиграфический стиль вначале совпадал с формулой языческих эпитафий, но затем мало-помалу вырабатывался и, отрешаясь от обычных приемов классической эпитафии, приобретал своеобразный отпечаток. В первом периоде, до Константина Вел., этот язык оставался невыработанным. Могильные надписи исполнены в древнем стиле и выдают свой христианский характер лишь немногими восклицаниями или отсутствием типичных признаков языческих. Затем эпитафии начинают дополняться христианской монограммой; в последующем периоде развития это отрешение лапидарного языка становится еще заметнее: указание на родовое происхождение покойника становится реже, и только иногда читаются имена родителей, устроивших семейную могилу или нагробную плиту для своего сына. Начало эпитафии открывается выражением: Hie jacet, Hie pausat, Hie quiescit, с прибавлением in pace. Это направление, развиваясь затем еще далее, выражается в таких чертах, которые указывают на разрыв умершего со связями здешнего мира и на его стремление к небу. Язычник оплакивает своих покойников, которые уходят куда-то, в неизвестную область мрака, в царство теней. В христианских надписях проходит радостное чувство. Разница языческого и христианского настроения дает себя сильно чувствовать в так называемых acclamationes. На могиле дорогих лиц римлянин писал: Sit tibi terra levis, ossa tua bene quiescant, avevale, di tibi benefaciant, χαΐρε, συδραμοί, δύη σοί οσίρις το ψυχρό ΰδωρ. В христианских надписях, хотя слышится тот же общечеловеческий мотив, то же ewig menschliches, но оно выливается в особых типичных формах выражения и стоит в связи с верованиями христиан, с их догматикой и церковным языком. Например: Deus tibi refrigeret. Собственно говоря, refrigerium, от frigus – холод, мороз, – место прохладное; представление – общее с формулой о холодной воде Озириса и ведет свое начало от представления древних о подземном царстве, куда сходят тени умерших, и которое называется tartarus – место холода и вечного оцепенения. Но в других восклицаниях христианский мотив слышится сильнее, наир.: vivas inter sanctos, vivas in Deo, ό Θεός άναπαύσει τήν ψυχήν έν σκήναις άγιων. Римлянин поручает душу умершего покровительству подземных богов и, обращаясь к этим гениям, говорит: peto vos, manes sanctissimae, commendatum habeatis (примите под свое покровительство) meum conjugem et velitis huic indulgentissimi esse horis noctumis ut eum videam, – прошу вас, священные manes, иметь под своим покровительством моего супруга и чтобы вы, милосердые, позволили мне видеть его в часы ночные. Иначе, конечно, звучит следующая эпитафия христианская: μνήστητικ – ε τής καμνησέως του δοΰλους δοΰ, dominus, nequando adumbretur (омрачится) spiritus. Нередко в римских эпитафиях умерший обращается к оставшимся в живых с каким-нибудь благожеланием или просьбой, а так как римские кладбища устраивались на перекрестках дорог, ведших в город, то эти обращения выпадали и на долю прохожих, которые по пути в город шли по этим некрополям. Valete, viatores, salvete (здравствуйте, путники, приветствую вас); bene sit filiabus meis (да будут счастливы); или: тебе говорю, прохожий: остановись и скажи мне: sit tibi terra levis. Этой классической фразой христиане пользовались в древнейшую пору буквально, а впоследствии видоизменили ее согласно со своими понятиями.