Преданный Вам
Доктор Герцль.
Как-бы предчувствовав мое возражение, или вследствие логичности своего мышления Плеве тут же добавил:
"Благодеяния высшего образования мы можем, однако, предоставить лишь ограниченному числу евреев, так как иначе скоро не окажется работы для христиан. Я не скрываю также, что экономическое положение евреев в черте оседлости плохое. Я также признаю, что они {221} живут там как в гетто, но ведь это обширная территория, целых 13 губерний. Положение ухудшилось за последнее время еще и тем, что евреи вступают в подрывные партии. Раньше, пока ваше сионистское движение занималось эмиграцией, мы относились к нему с симпатией. Вам нет надобности обосновывать мне это движение.
Вы взываете к и без того новообращенному.
Но со времени Минского конгресса мы замечаем огромные изменения. Речь идет не столько о палестинском сионизме, сколько о культуре, организации и еврейской национальности. Это нам не нравится. Мы обратили особое внимание на то, что главные ваши деятели в России, являющиеся весьма уважаемыми людьми в ваших кругах, не поддерживают вашего "Венского Комитета". В России вас поддерживает один лишь Усышкин".
(Я был внутренне поражен этим знанием людей. Оно доказало мне, насколько серьезно он изучал это дело. В самом деле, он встал, и принес большой красивый том а коричневом переплете с золотым тиснением, из которого торчало множество закладок: вот доклад Министерства, o сионистском движении).
Я возразил: "Ваша светлость, все наши руководящие деятели в России поддерживают меня, хотя иногда и выражают свое несогласие со мной. Среди них самый важный - профессор Мандельштам в Киеве".
И снова мне пришлось удивиться, когда он сказал:
"А Коган-Бернштейн! Ведь он решительно против вас! Между прочим, нам известно, что он возглавляет кампанию против нас в прессе".
"Ваше светлость, не думаю, чтобы это было так. Этот человек не пользуется за границей достаточной известностью. У него нет ни связей, ни авторитета. А что касается оппозиции этого господина против меня, то она является тем же явлением, с которым столкнулся Христофор Колумб. Когда после долгих недель все еще не было видно земли, матросы начали роптать.
То, что наблюдается в нашей среде, это не больше, чем бунт матросов против своего капитана.
{222} Помогите мне скорее добраться до земли, и подрывная деятельность прекратится. Прекратится также переход к социалистам".
"Итак, какой помощи вам от нас нужно?"
Я изложил три пункта, которые описал выше, говоря о результатах этой беседы.
Он тут же согласился со всеми пунктами. По вопросу о финансовой поддержке эмигрантов он заявил:
Я вижу, что правительству придется согласиться с этими доводами. Но оказать финансовую поддержку за счет еврейских податей мы не можем. Пусть богатые платят за бедных.
"Это блестящая идея!" - сказал я.
Мы договорились, что я подготовлю памятную записку, в которой изложу наброски моего выступления на Конгрессе.
После этого я попросил у него рекомендации к Витте (его врагу). Он насторожился.
"Да, - сказал я, - рекомендация мне нужна, чтобы добиться отмены запрета на распространение акций нашего Колониального банка. Это чинит препятствия нашей пропаганде". Он сказал: "Я готов дать вам рекомендацию, но не обещаю вам успеха".
Он тотчас же сел и написал Витте одну с половиной страницы, и вручил мне письмо, предварительно опечатав конверт.
Я попросил его также утвердить устав нашего союза. Этот устав мы намеревались представить ему, а до этого я просил дать указание губернаторам, не чинить нашему движению препятствий. Мне стало известно, что кое-где подчиненные органы придираются к нему.
Он ответил: "Я не могу требовать терпимости в приказном порядке. Но представьте мне проект устава".
(Это было уже раньше).
Почувствовав, что мы друг другу все сказали, и учитывая, что он просил представить памятную записку, я встал и попросил его принять меня еще раз после то-то, как он проверит памятную записку. Он согласился.
{223} Я ушел. Он пожал мою руку:
- Я был крайне счастлив - не примите это за пустые слова познакомиться с Вами лично.
- Я тоже, Ваше Высочество. Я очень рад, что мне удалось увидеть господина Плеве, о котором столько говорят в Европе.
- Столько плохого?
- Я сказал уже, как именно говорят - "Это должно быть великий человек".
На этом разговор был окончен.
Он проводил меня в переднюю, где его уже ждали генералы.
На следующий день он сказал доброй Корвиной-Пятровской, что директора вроде меня могли бы пригодиться ему для его департаментов.
Забыл: