Из "Дневника старого врача"

Говорят, что при учреждении этого совета, когда его председателю удалось выхлопотать новые права, происходил in pleno (В общем собрании ) следующий наивный обмен мыслей:

- Василий Васильевич, честь имею вас поздравить со степенью доктора медицины!

- А вам Федор Федорович (примерно), желательно быть медико-хирургом ?

- Нет, если бы угодно было нашему превосходительству выхлопотать мне землицы, то я предпочел бы это награждение награде ученою степенью, и т. п.

В начале же 1840-х годов все переменилось под нашим зодиаком.

Лейб-медик государыни императрицы стал председателем Медицинского совета (Мерк. Алек. Маркус), а совет, лишась прежнего своего права дарить (без экзамена) ученые степени, сделался чисто лишь административно- и судебно-врачебным учреждением.

В это время и я был выбран в члены Медицинского совета. Медицинская комиссия при министерстве народного просвещения состояла, под председательством также Маркуса, из четырех членов: Спасского, лейб-медика Рауха, профессора Зейдлица и меня.

Все дела и даже выборы медицинского факультета всех русских университетов проходили через наши руки. Особливо же вновь учреждавшийся в то время медицинский факультет Киевского университета (св. Владимира) почти всецело учреждался и избирался в нашей комиссии. Наконец, самым важным делом нашей комиссии был пересмотр статута об экзамене на медицинские степени. В старом экзаменационном статуте допускались целых шесть медицинских степеней: три степени лекаря (лекарь 1-го, 2-го и 3-го отделения), доктор медицины, доктор медицины и хирургии и медико-хирург.

Я предложил сокращение на две степени: лекаря и доктора медицины; но мой проект не прошел, и вместо двух приняты были три степени (лекарь, доктор медицины, доктор медицины и хирургии).

Я настаивал, чтобы при факультетских экзаменах на степень требовались от экзаменующихся - вместо разных дробей или отметок вроде: "удовлетворительно", "посредственно", "хорошо", "отлично" и т. п.- только две отметки или две поправки: ответа "да" и "нет" на вопросы по каждому предмету: "достоин степени, на которую экзаменуется, или недостоин".

Введение демонстративных испытаний из анатомии, терапии и хирургии предложено было также мною, и принято единогласно.

Новая кафедра госпитальной хирургии и терапии, учрежденная по моему проекту в с.-петербургской Медико-хирургической академии, была принята нашею комиссиею и утверждена министерством народного просвещения для всех русских университетов.

Вот мои заслуги по делам Медицинской комиссии министерства народного просвещения.

Время моего отъезда из Дерпта в Петербург мне памятно.

(П. был утвержден профессором МХА 28 декабря 1840 г., но еще долго томился в неизвестности относительно окончательного решения его дела.. Так еще 25 января он писал, повидимому, К. К. Зейдлицу:

"10 дней назад получил я от Шлегеля письмо, в котором он мне пишет, что я в ближайшее время буду извещен" (копия в моем собрании из б. Музея П.). В конце февраля П. выехал из Юрьева, а 2 марта вступил в должность" ).

Я не могу назвать себя робким, но есть случаи, повидимому, весьма маловажные, которые могут привести в сильнейшее волнение мои нервы,- до того сильное, что я невольно начинаю трусить чего-то, сам не понимая, чего. Это случалось со мною вообще редко. Но два случая я живо помню.

Один из них был в Дерпте. Когда я приготовился совсем к отъезду и опорожнил мою квартиру ( 4 комнаты) от всей подвижной собственности и остался совершенно один, от скуки, предстоявшей мне в течение 2-3 дней, я начал читать романы Гофмана; и лишь только начинался вечер, невыразимый страх овладевал мною, и до того сильно, что я не мог преодолеть себя, чтобы выйти в другую комнату. Мне все казалось, что там кто-то сидит или стоит. Между тем я уже не раз читал романы Гофмана и другие повести в этом роде и никогда не замечал над собою ничего подобного.

Во второй раз я заметил над собою невыразимый страх однажды при путешествии по Швейцарии. Я шел ночью, часов в 10, в Интерлакен.

Ночь была превосходная, лунная, тихая. На шоссе, по которому я шел, мне не повстречался ни один человек; все было тихо и уединенно. Слышался только шелест листьев и журчание ручейков. Сначала я шел бодро и весело, но мало-помалу меня начал одолевать страх; мне начало мерещиться, что кто-то идет сзади меня в некотором расстоянии. Это казалось мне до того ясно, что я невольно останавливался и ворочался назад. Наконец, не вытерпев, от страха почти побежал бегом, так что в Интерлакен пришел запыхавшись и весь в поту.

Приехав после рождества (1841 г.) в Петербург, я должен был представиться, уже как подчиненный, Клейнмихелю.

(Имеется в виду рождество 1840 г.; упоминание 1841 г. относится ко времени переезда в Петербург.)