После этого я один раз видела А. И. по телевизору – конечно, «видела» это условность – в беседе с Святославом Николаевичем Федоровым. Оба развивали свои теории – А. И. С. о земстве, а Св. Ник. о зарплате, о зависимости труда от зарплаты и пр. свое обычное. И тут мне впервые за все время, что я знаю А. И. С., бросилось в глаза его возбужденность и его измученность. Он махал руками, повышал голос – а Святослав Николаевич был совершенно ровен. К сожалению, Ал. Ис. о Чечне сказал совершенно мельком и не сердечно. «Большой дом» – т. е. Россия! – горит, страна погибает, и по сравнению с разрушением большого дома ужас в маленьком (т. е. в Чечне) не так важен. Он не прав. Россия, огромная Россия, уничтожает маленькую Чечню, и это позор, это напоминает позорную Финскую войну и тяжело скажется на
Начинаю с конца. В Чечне бойня продолжается… А. И. продолжает молчать. Из современных событий занят только земством и недостатками нашей системы выборов. А что бойня в Чечне есть не возвышение, а унижение русского духа, об этом не говорит. (По телевизору он выступает раз в 2 недели.)
А. И. через Люшу просил у меня почитать Корнилова и пришел в восхищение. Собирается писать ему письмо. Боюсь, В. Корнилов примет это за мои интриги. А я давно уже не пытаюсь давать ему никаких советов, – если он не спрашивает. Он живет в другом кругу – Наташа, православные, всякие ходоки из деревень – Струве, Алик Гинзбург – не знаю, еще кто… Теперь, со свойственной ему добросовестностью пытается наверстывать то, что упустил за 20 лет отсутствия. Берет у Л. и у меня книги – брал Самойлова, теперь взял Корнилова.
А здесь на днях Наташа устроила в Представительстве (Козицкий) прием для женщин, побывавших на войне, а потом в лагере. Для 23 женщин-москвичек… Н. позвала Л.; Л. сначала не хотела идти, а потом все-таки пошла, нехотя.
А вернулась и рассказала, что все было замечательно уместно и хорошо. Большой, уставленный вкусностями стол. Приборы, и возле каждого – пакет с подарком. Женщины в опрятных платьях и с орденами вели себя очень достойно. Каждая рассказывала о себе – т. е. о войне и о лагере. Одна поведала: вернувшись с войны, рассказала, беседуя с друзьями где-то в гостях, что вот, мол, в Германии крыши черепичные, а у нас – соломенные. Кто-то донес. Тюрьма, лагерь. У нее был десятимесячный сын – его вырвали у нее из рук при аресте… Мужа выгнали с работы.
Все рассказы были в этом роде. Кроме того, все, почти поголовно, стремились возвратиться – после освобождения из лагеря – в партию. (Ушли на фронт в 16–17 лет комсомолками.) Все поголовно были потрясены XX съездом, потому что все «верили в Сталина» (это после пережитого ими!).
Рассказы страшнейшие. Одна женщина не могла говорить, а все время рыдала.
Плакала и Екат. Ферд., мать Нат. Дм. Стояла у двери. Оказывается, она разбирает ящики писем, получаемых Ал. Ис-чем. И в каждом – жалоба, рыдания.
И вдруг по «Свободе» – ее рассказ об ужасах в Чечне, творимых там нашими войсками и ОМОНом. И все это почему-то адресовано Солженицыну! Как будто он этого не знает, и как будто он причастен к творимым там ужасам!