Читаем Из дневников полностью

Набрасываю схему, строю скелет, чуть-чуть облекаю его живой плотью… Бреду ощупью, кое на что натыкаюсь, кое-что спаиваю, продумав заранее… Черновая работа. И все готово начерно. А когда черновик готов в деталях – начинаю отрабатывать начистую. Но, скажу откровенно, процесса обработки не люблю, проводить его не умею, не выдерживаю всей его утомительности…

Творить легко, а вот писать – трудно.

<p>Моя литературная работа</p>

24 марта

Поглощен. Хожу, лежу, сижу, а мысли все одни: о Чапаеве. Крепко думал и долго думал над большой работой из эпохи 905–8 годов, где должна фигурировать также Бекетова гора[29] – словом, все славные места иваново-вознесенского рабочего движения тех далеких времен. Тут уперся я в недостаток фактического материала. Поеду соберу[30]. Буду готовить исподволь, а когда приготовлю, тогда будет можно начинать. Итак, эта большая работа, поглощающая мое внимание последний месяц-полтора, отходит пока на второе место.

На первое место выступил Чапаев – тут материала много, и в первую очередь материал, хранящийся в моих дневниках. Его очень, даже очень много. Кое-что останется неиспользованным. Кроме того, копаюсь в архиве Красной Армии, некоторые книги принес Кутяков (главным образом, географического и этнографического характера – касательно Уральских степей и Самарской губернии), послал кому надо письма в Самарскую губернию в Заволжский ПУОКР, пороюсь в архиве ПУРа – словом, постараюсь сделать все возможное к тому, чтобы действие разворачивалось на фоне конкретной обстановки, вполне соответствующей действительности. Разумеется, это будет не копировка, однако же Колчака при отступлении я не поведу горами, начиная от Кинеля, и не поведу его через Уфу, Белебей, Бугуруслан – а в противоположном направлении.

Голова и сердце полны этой рождающейся повестью. Материал как будто созрел. Ощупываю себя со всех сторон. Готовлюсь: читаю, думаю, узнаю, припоминаю – делаю все к тому, чтобы приступить, имея в сыром виде едва ли не весь материал, кроме вымысла.

<p>Работа над «Чапаевым»</p>

(Начало августа)

Ехали из деревни. Дорога лесом. Дай пойду вперед: оставил своих и пошагал. Эк, хорошо как думать!

Думал, думал о разном, и вдруг стала проясняться у меня повесть, о которой думал неоднократно и прежде, – мой «Чапаев».

Намечались глава за главой, сформировывались типы, вырисовывались картины и положения, группировался материал.

Одна глава располагалась за другою легко, с необходимостью.

Я стал думать усиленно и, когда приехал в Москву, кинулся к собранному ранее материалу, в первую очередь к дневникам.

Да, черт возьми! Это же богатейший материал. Только надо суметь его скомпоновать, только…

Это первая большая повесть.

Честолюбивые мысли захватили дух: а что, если она будет прекрасна?

Ее надо сделать прекрасной.

Пусть год, пусть два, но ее надо сделать прекрасной. Материала много, настолько много, что жалко даже вбивать его в одну повесть. Впрочем, она обещает быть довольно объемистой. Теперь сижу и много, жадно работаю. Фигуры выплывают, композиция дается по частям: то картинка выплывает в памяти, то отдельное удачное выражение, то заметку вспомню газетную – приобщу и ее; перебираю в памяти друзей и знакомых, облюбовываю и ставлю иных стержнями – типами; основной характер, таким образом, ясен, а действие, работу, выявление я уже ему дам по обстановке и по ходу повести. Думается, что в процессе творчества многие положения родятся сами собою, без моего предварительного хотения и предвидения. Это при писании встречается очень часто. Работаю с увлечением. На отдельных листочках делаю заметки: то героев перечисляю, то положения-картинки, то темы отмечаю, на которые следует там, в повести, дать диалоги…

Увлечен, увлечен, как никогда!

19 августа

Хочу собрать решительно весь материал по «Чапаеву» – как он создается, что особенно волнует, что удается, что нет, какие меры и ради чего принимаю. Это интересно и полезно.

Прежде всего – ясна ли мне форма, стиль, примерный объем, характер героев и даже самые герои? Нет.

Имеешь ли имя? Знают ли тебя, ценят ли? Нет.

Приступить по этому всему трудно.

Колыхаюсь, как былинка. Ко всему прислушиваюсь жадно. С первого раза все кажется наилучшим писать образами – вот выход.

Нарисовать яркий быт так, чтобы он сам говорил про свое содержание, – вот эврика!

Я мечусь, мечусь, мечусь… Ни одну форму не могу избрать окончательно. Вчера в Третьей студии говорили про Вс(еволода) Иванова, что это не творец, а фотограф… А мне его стиль мил. Я и сам, верно, сойду, приду, подойду к этому – все лучше заумничанья футуристов…

Не выяснил и того, будет ли кто-нибудь, кроме Чапая, называться действительным именем (Фрунзе и др.). Думаю, что живых не стоит упоминать. Местность, селения хотя и буду называть, но не всегда верно – это, по-моему, не требуется, здесь не география, не история, не точная наука вообще…

О, многого еще не знаю, что будет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Русская печь
Русская печь

Печное искусство — особый вид народного творчества, имеющий богатые традиции и приемы. «Печь нам мать родная», — говорил русский народ испокон веков. Ведь с ее помощью не только топились деревенские избы и городские усадьбы — в печи готовили пищу, на ней лечились и спали, о ней слагали легенды и сказки.Книга расскажет о том, как устроена обычная или усовершенствованная русская печь и из каких основных частей она состоит, как самому изготовить материалы для кладки и сложить печь, как сушить ее и декорировать, заготовлять дрова и разводить огонь, готовить в ней пищу и печь хлеб, коптить рыбу и обжигать глиняные изделия.Если вы хотите своими руками сложить печь в загородном доме или на даче, подробное описание устройства и кладки подскажет, как это сделать правильно, а масса прекрасных иллюстраций поможет представить все воочию.

Владимир Арсентьевич Ситников , Геннадий Федотов , Геннадий Яковлевич Федотов

Биографии и Мемуары / Хобби и ремесла / Проза для детей / Дом и досуг / Документальное
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное