Из дневников 1919-1920 годов

Читал Гете, Гейне, Ларошфуко, Бальзака... Гете, особенно когда пересматриваешь его мелкие вещи, наброски, путевые письма - самый глубокий натуралист. Я чувствую в нем что-то родственное и одинаково понимаю его интерес и к природе, и к искусству, и к истории. Время от времени к нему возвращаюсь и в него углубляюсь. Систематически и внимательно начал уже давно, когда жил в Теплице - тогда прочел Бельшовского "Комментарии к Фаусту"4.

Опять хочется в часы своего досуга обращаться к изучению произведений, и литературы о них, великих творцов человечества. Я много сделал для себя в этом отношении - но в философии остановился, и не начал, на Мальбранше, в искусстве - на Веласкесе, в литературе - на Данте. Хочется опять войти в эту область вечного - в часы вольного и невольного досуга.

"Максимы" Ларошфуко иногда удивительны. Мораль и человеческие взаимоотношения одни из наименее меня интересующих вопросы - но красива их форма. Стремление выразить мысль кратко и сжато. Тут ведь тоже бесконечное и иногда человек достигает в трех-пяти словах поразительной глубины. Я не раз мечтал для своей мысли [применить] на досуге эту форму выражения, так как она наиболее свободно от всяких рамок позволяет выражать мысль и заставляет ее, отчеканивая фразу, углубляться в ее содержание, раскрывать для себя самого глубину достигнутого. Помню, что это мне захотелось сделать, когда много лет назад во время одной из своих поездок читал Марка Аврелия и позже, когда переглядывал дневник Амьеля5.

30.I.1920 г.

Я чувствую сейчас в себе силу и вижу, что я могу дать человечеству новые идеи. Имела ли предшественников мысль об автотрофности человечества и стремление к этому, как к геологическому явлению? Конечно, может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, возможности подобного поворота в остатке моей жизни открываются. И надо бороться для этого, так как занять такое положение важно и для русской культуры в эпоху унижения России. Фантазия ли это?

2.II.1920 г.

Лежу с повышенной температурой. Вчера было 39o. Голова умственно ясная и свежая, но тяжелая. Вчера все время обдумывал весь состав своей работы о живом веществе. ...

Я понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью, писал свой "Esquisse"6. Перед ним вставала та же мысль, как передо мной: если я не напишу сейчас своих "мыслей о живом веществе", эта идея не скоро еще возродится, а в такой форме, может быть, никогда. Неужели я ошибаюсь в оценке их значения и их новизны в истории человеческой мысли? Я так сильно чувствую слабость человеческой и своей мысли, что элемента гордости у меня нет совсем.

Вторник, 25/II-9/III.1920 г.

Не писал более месяца. Перенес сыпной тиф. И сейчас нахожусь в состоянии выздоровления. Слаб. Пишу всего 1/2 часа - в первый раз.

Мне хочется записать странное состояние, пережитое мной во время болезни. В мечтах и фантазиях, в мыслях и образах мне интенсивно пришлось коснуться многих глубочайших вопросов жизни и пережить как бы картину моей будущей жизни до смерти. Это не был вещий сон, так как я не спал - не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего. Это было до такой степени интенсивно и ярко, что я совершенно не помню своей болезни и выношу из своего лежания красивые образы и создания моей мысли, счастливые переживания научного вдохновения. Помню, что среди физических страданий (во время впрыскивания физиологического раствора и после) я быстро переходил к тем мыслям и картинам, которые меня целиком охватывали. Я не только мыслил и не только слагал картины и события, я, больше того, почти что видел их (а может быть, и видел) и, во всяком случае, чувствовал - например, чувствовал движения света и людей и красивые черты природы на берегу океана, приборы и людей. А вместе с тем, я бодрствовал.

Я хочу записать, что помню, хотя помню не все. То же советуют мне близкие ... , которым я кое-что рассказывал.

И сам я не уверен, говоря откровенно, что все это плод моей больной фантазии, не имеющей реального основания, что в этом переживании нет чего-нибудь вещего, вроде вещих снов, о которых нам несомненно говорят исторические документы. Вероятно, есть такие подъемы человеческого духа, которые достигают того, что необычно в нашей обыденной изодневности. Кто может сказать, что нет известной логической последовательности жизни после известного поступка? И может быть, в случае принятия решения уехать и добиваться (создания) Института живого вещества, действительно, возможна та моя судьба, которая мне рисовалась в моих мечтаниях. Да, наконец, нельзя отрицать и возможности определенной судьбы для человеческой личности. Сейчас я переживаю такое настроение, которое очень благоприятствует этому представлению.

27.II-11.III.1920 г.