Из дневников и рабочих тетрадей

Зато есть и смешное. В станичном клубе объявление: «Ежедневно при клубе работает роща. При роще имеется танцплощадка, волейбольная площадка и пр. Играет радиола. Начало в 7 часов 30 мин.»

И еще записи того же времени.

Зам. секретаря РК ВЛКСМ по агроработе пришел в чайную выпрашивать для меня безлимитный обед. Из-за двери слышалось его вкрадчивое воркование, потом яростно застучали счеты. Опять воркование, опять счеты...

Весной трудно было – макуху ели – соевый жмых. От него люди сразу падали.

Горы ясные и близкие, дым по земле стелется – будет дождь.

Чорт возьми – поэт сказал правильно: мы ленивы и нелюбопытны. Я сижу с ними в одной комнате, такой непохожий и явно чужой – и никто абсолютно не интересуется: кто я, что я... Заговорю с ними, отвечают так, будто он со мной 30 лет знаком, только удерживаются тыкать и матюкаться.

Старик (на правлении): «У меня воспитанница, отец и мать побиты немцами. Она не достигла совершенных лет, но заработала 170 трудодней. Правительство теперь говорит – проводить ласковую культуру в крестьянском нашем крестьянстве. Прошу вернуть ей пшеницу за 45–46 годы...»

Слепой пришел просить соломы. Он закуривал – накрошил фитиля, стал отбивать искру на кремне – ударит три раза, поднесет ко рту, раздувает. И так раз пятнадцать, все тем же размеренным спокойным движением...

Потом кто-то поднес ему огонек. Эх, тяжко смотреть...

Бог ты мой, как все было перемешано, перепутано в его той жизни. Радость молодости и тоска по матери, томящейся в лагере; оставленная в Москве любовь и жажда путешествий, впечатлений. Все это соединится в один сплав и превратится в прозу, поведавшую миру о том, как жили люди, рожденные «в двадцать пятом году, иль около того», как они страдали, маялись, любили, были счастливы и несчастны в исчезнувшей стране по имени СССР.

А тогда после командировки Ю. В. вместе с пионерами Владимировской средней школы номер 20 отправился в поход.

Пионеры пятого, шестого и седьмого классов «вели пропагандистскую работу. Беседовали с рабочими, читали им газеты. Знакомились с планом выполнения (видимо, пятилетки)».

Маршрут похода: станицы Владимировская, Лабинская, Курганная, гора Индюк, Туапсе, Сочи.

Поход длился десять дней. За это время побывали на горе Индюк, где нашли каску и саперную лопатку, оставшиеся после боев: дали концерт на кирпичном заводе; собрали гербарий; поймали речного краба и заспиртовали; нашли древние окаменелости; видели строительство нефтепровода станица Хадыженская– Туапсе; посетили музей Островского и, наконец, вышли к морю.

...Вечером море разбушевалось. Грустно оттого, что завтра последний день в Сочи.

И вот он сидит на вокзале в станице Лабинской, ожидая поезда на Москву.

О чем он думал? Об отце, который родился в краях не столь далеких отсюда и здесь воевал в гражданскую? Мне кажется, не мог не думать. Хотя ни одной записи, ни одного намека на эти мысли.

«Но мы прошли через цензуру незабываемых годов...» Ю. В. прошел через аресты отца, матери, дяди, он знал, что такое обыск и как опасно вести дневник. Все это я понимаю и стараюсь читать между строк. Это почти то же, что читать его прозу. Разве рассказ «Смерть в Сицилии» не есть рассказ об отце, о его деятельности и о его гибели?

Так вот: сорок седьмой год, зал ожидания на захолустной железнодорожной станции...